Платонов тупик

— За рулем я, мне нельзя, — объяснил Никита.

Платон согласно кивнул, поставил бутылку, обратился к Гурину:

— Ну, давай… — И вздохнул почему-то. Выпил, спросил: — Как там мать? Не болеет?

— Болеет. Да и стара уже…

Слушая, Платон кивал и глубоко задумывался о чем-то своем. Гурин старался разговорить его, но разговор этот все время скользил как-то по поверхности, дальше стандартных вопросов-ответов не шел, чувствовалось, что Платон и не хотел его углублять. Как только разговор касался его самого, он либо замыкался, либо уходил от него, а чаще просто обрывал — резко, без всяких деликатностей. «Может быть, Никиты стесняется?» — гадал про себя Гурин, не веря все еще в перемену характера своего дяди, которого знал раньше и веселым, и разговорчивым.

Насытившись и устав сидеть за столом, Никита поднялся, сказав:

— Пойду к машине… Посмотрю…

Гурин обрадовался, что Никита догадался оставить их вдвоем, кивнул одобрительно брату. Однако Платон тоже засуетился — отодвинул стул, встал, не глядя на племянника, проговорил:

— Да… Пошли на воздух…

Гурин нехотя повиновался. В коридоре увидел деревянную лестницу, ведущую куда-то вверх, спросил:

— Там второй этаж?

— Диспетчерская, — сказал Платон и добавил: — Была… Теперь там ничего нет. — И, впервые улыбнувшись, сказал: — Балкон мой.

— Можно посмотреть?

— А чего ж…

Гурин быстро взбежал наверх, вслед за ним медленно поднимался Платон — каждая ступенька тяжело поскрипывала под ним. Гурин огляделся: три стены — сплошные окна, четвертая — глухая. Подошел, уперся руками в подоконник, посмотрел влево-вправо — далеко видно, хорошо. И показалось ему с высоты, будто все вокруг стало необычным. Даже Никита с машиной выглядели какими-то невзаправдашними, игрушечными. Оглянулся на Платона:

— Люблю смотреть на мир с высоты! Как-то все видится по-другому: дальше, больше, шире! Невольно поверишь теории, будто обезьяна превратилась в человека, когда встала на задние лапы: она вдруг стала выше и увидела дальше…

— Суслик тоже все время становится на задние лапы, а человеком не становится, — сказал Платон и присел на табуретку у стола, который был придвинут вплотную к центральному открытому окну.

— Ну, это же не надо понимать буквально, будто все случилось в одно мгновение. — Гурин подошел к столу, сел напротив Платона. — Прошли миллионы лет!

— Да и суслик, наверно, не вчера догадался становиться на задние лапки…

Усмехнулся Гурин, не стал развивать этот разговор — его интересовало другое. И он спросил прямо:

— Дядя Платон, почему вы живете так? В чем дело? На людей обиделись? Почему?

— Хочется тебе все-таки мне в душу влезть? А зря, там ничего не осталось…

— Неправда.

Платон посмотрел на Гурина долгим взглядом, качнул головой:

— Правда.

— Не верю. Напустили на себя…

— Ну если ты все знаешь, чего ж спрашиваешь? — обиделся Платон.

Гурину не хотелось, чтобы он опять замкнулся, поторопился выправиться:

— Ничего я не знаю… Если бы знал… — И уже совсем другим голосом спросил: — А что, если и в самом деле: давайте купим Карпову хату? Переедете в поселок, к людям? А?

Покрутил головой Платон:

— Нет… Мне никто не нужен. Так же, как и я никому… Для людей меня уже давно нет, и нечего будоражить привычное: как есть — так и пусть остается.

— Но почему? — чуть ли не закричал Гурин. — Почему?

— Ты что, в самом деле ничего не понимаешь? Ну а ты, как бы ты на моем месте поступил?

— Не знаю, — растерялся Гурин. — Наверное, уехал бы куда подальше… Уехал и там начал бы жизнь заново…

— Вот и я… Уехать подальше не смог… А вернее — не сообразил сразу, все правды ждал, а потом уже было поздно.

— Но я уехал бы в том случае, если бы проштрафился. А на вашем месте…

— А что мое место? Чем я лучше тех, которые убежали и живут где-то на чужбине, без родины?

— То преступники, — сказал Гурин. — Они убежали от наказания, от возмездия.

— Не все и там преступники. Есть и такие, как я, — из трусости остались у немцев, из трусости убежали с ними.

— Но вы-то!.. Зачем же себя равнять с ними? Остались вы не из трусости и с ними не убежали, а, наоборот, хватило мужества от них убежать.

— Невелико мужество убегать от смерти. От опасности и заяц бежит. Хотя тогда я именно так и думал: подвиг, мол, совершаю, к своим стремлюсь.

— Ну и правильно делали.

— Делал-то правильно, да только это не подвиг… Подвижничать надо было раньше и иначе.

— Наверное, не каждый способен на подвиг.

Платон вскинул на Гурина глаза:

— Ты что?.. Это я так рассуждал тогда, а ты, помнится, был другого мнения. Или теперь думаешь иначе?

Гурин стушевался, но быстро оправился, сказал:

— Нет, я иначе не думаю… Но действительно, по-моему, на подвиг не каждый способен… Я на фронте испытывал страх.

— Не каждый, — согласился Платон и пояснил: — Трус не способен на подвиг. Он способен на предательство. Но я ведь не был трусом? А поступал как трус: сам ничего не делал и другим не давал. Тебе, например…

— Вас разве в трусости обвинили?