Плацебо

Вместе мы ходили на лекции по урбанистике, чтобы потом пить ромашковый чай и слушать, как Норд переделал бы инфраструктуру всего сущего. Я все тянула с записью на экзамен по профориентации, все свое свободное время я тратила на то, чтобы выдумать еще один способ удивить Норда. Я просила человека в костюме медведя передать ему записку на пересечении Пятой улицы и Седьмой, вырастила колонию плесени на его подоконнике, пытаясь приготовить сырный суп (подписалась на кулинарный канал), разгадывала за него кроссворды, тайком, пока он не увидел, и наблюдала, как он отгадывает спрятанное слово по горизонтали и отправляет в редакцию газеты в надежде выиграть ломофотоаппарат. Ломофотоаппарат был ему нужен, чтоб дробить моменты. Неплохое средство продлевать молодость, ничем не хуже косметической линейки для сухой кожи. Я подкладывала васильки в нотную тетрадь, когда он решил заняться изучением теории музыки, часами копаясь в архивах и силясь понять то, чего никогда не слышал. Восемь выверенных звуковых режимов – прямое эмоциональное воздействие. Ноги сами несутся в пляс, если весело, уголки губ опускаются, если грустно. Норд желал большего – чего-то, что он сам не мог выразить словами, часто его движения казались отрывистыми линиями, зафиксированными электрокардиографом, будто кто-то дергает его за невидимые ниточки. Он считал, что этот невидимый кукловод – музыка, потому и проводил столько времени в архивах.

Время шло. Сменилось четыре сезона, он постриг волосы, а я отрастила и уже знала наверняка, что уютней всего засыпать у него под мышкой – мне хотелось остановить время. Казалось, что я изобрела простой рецепт радости. Дни тянулись, как сладкая патока, я собирала гербарий из колокольчиков и незабудок, Норд перепрыгивал из жете в бризе, а иногда просто кружился по дому и сбивал стеклянные вазы с полок. Ему нравилось, что он может позволить себе бесполезное крушение. Ему нравилось, что он может позволить себе не ценить ничего, кроме своих ног и наших тихих вечеров. Но над нами нависала грозовая туча – тревога, причину которой мы не знали. Мы остро чувствовали конечность происходящего, и от этого каждое прикосновение становилось острее. Пока однажды я не нашла средство с этим справиться.

Последний сюрприз, который я приготовила для Норда, должен был по-настоящему его удивить. Все-таки он ожидал от меня неожиданностей, и поэтому пришлось постараться на славу. Он не догадался, в чем дело. Даже когда мы подошли к офису «Iceart», он подпрыгивал от нетерпения и широко улыбался, когда потребовалось подписать бумаги, и только когда человек в рабочем скафандре попросил его раздеться, он посмотрел на меня и спросил: – Какие у нас планы на вечер?

– Умереть в один день, – улыбнулась я.

Мы оба разделись, и сотрудники айс-центра покрыли наши тела золотой краской.

– Ты потрясающе красивый, – выдохнула я, – таким ты и должен оставаться всегда, прекрасным, беззаботным, порхающим, как бабочка.

– Не знаю, – Норд пытался подобрать слова, – это все волнующе, но ты же не серьезно? В увядании тоже есть своя красота, и мы ее пропустим, в этом и есть жизнь, знать что все проходит, но не думать об этом.

– Но ты же постоянно об этом думаешь! – сорвалась на крик я. – Это нечестно! У нас есть удивительная возможность замереть в мгновении бесконечной радости, а ты начал нести какую-то чушь про увядание.

– Флор, успокойся, если хочешь, мы сделаем это, попросим разморозить нас через пятьдесят лет, будет весело.

– Ты не понимаешь, – я покачала головой, – я не хочу, чтоб нас размораживали, я просто хотела, чтоб мы заснули вместе, красивые, радостные, и нас больше никогда ничего не тревожило. Представь себе это, только представь себе это, Норд, ты будешь танцевать, я буду бегать по полю и собирать цветы, твои волосы разметутся по плечам и солнечные зайчики попадут в эту ловушку…

– Я настаиваю на том, чтоб проснуться. Можем проснуться вместе, через сколько угодно лет, и строить мир заново. Конечно, выдумала ты здорово, Флор. Я рассчитывал поесть стеклянной лапши, но это тоже неплохо.

– Хорошо, – я прикрыла глаза на мгновение, – только позволь мне увидеть тебя, такого безмятежного, будь первым.

– Тридцать лет, – Норд ткнул меня пальцем в плечо, – договорились? Нам, типа, будет по шестьдесят, но мы останемся молодыми, это должно быть весело.

– Ты можешь сделать глиссад, – предложила я.

Норд кивнул. Дальше все происходило слишком быстро.

Работник айс-центра попросил меня отойти за красную линию. Норд подпрыгнул в воздухе, и его изящные движения, озаренные золотым светом, заставили меня замереть от восторга. Мороженщик – так сами себя именовали сотрудники, – направил на него дуло большой железной трубы, нажал на кнопку «Старт», и в секунду комнату окутал густой белый пар. Когда я открыла глаза, передо мной стояла недвижимая золотая статуя. Норд улыбался и был прекрасен как никогда.

– Ваша очередь, – механически сообщил мороженщик.