Плавильная лодочка. Карагандинская повесть

Бабушка не понимает по-русски. Входят мама и отец, у мамы лицо в слезах, отец смотрит в землю.

– Режьте кабанчика, уток, возьмете с собой немного мяса, – приказывает офицер. Ему неловко не от ужаса происходящего, а от собственной доброты.

– Утки уплыли на середину реки, товарищ майор, – отвечает отец на искусственном русском, с трудом подбирая слова.

Лидия испуганно смотрит на бабушку, а сама держит руки на животе, вслух разговаривая с ребенком внутри нее. Виктор сидит на лавке, безвольно опустив сильные, красивые руки. Жена ему неприятна, она напоминает толстую, даже жирную пчелу, с утра до вечера носящую свое благородное тело по делам, по делам… А отец ее – пасечника, хитрого пасечника, любящего церковные книги.

Er liebte Bücher, Bienen und Gesang…25

«Господь мой, маленький мой Господь, как я мог жениться на этой кулачке, вот, дурак, додумался до этого», – в отчаянии сжимает кулаки Виктор. Бабушка вдруг успокаивается, поднимается на ноги, кладет в рот кусочек хлеба и медленно жует. Младенец, почти оформившийся младенец с алыми пяточками и слабой шеей трогается в сторону своей родины. Три ветряка с грохотом падают оземь, кланяясь осиротевшему лоскуту земли. И только лютеранская церковь стоит невидима, как и прежде.

Лидия кружит вокруг дома и вдруг замечает, что бабушка бросает в колодец платки и полотенца, ножи и сковородки. У колодца горка утвари. Глиняные горшки раскалываются, падая под ноги Ирме.

* * *

1769.

Иисусе, ты присылал нам лодки цвета воды.

Ты родился, младенец?

Журавль колодца волнуется. Что с ним? Люке снится пожар за окном. Спящий, в тугих пеленках забытья, он рад, что это лишь сон. Но вот уши проснувшегося Люки резко прислушиваются к ночи на улице, дышит его нос. Огонь громок, едок дым. Взгляд в окно – дом Христиана Августа горит!

Вся деревня здесь. Дом горит, похожий на болезненный алый шрам. Злое солнце рвется изнутри жилища.

– Christian August! Bruhder, mei Bruhder! – зычно кричит Люка. – Allmächtliche, Antwort, wo pist Tu?26

Соседи носят ведрами воду, они здесь уже, видно, давно. Как же Люка так преступно заспался! Ему плохо, ему мерещится, что возвращается Пауль, даже во рту жарко от горя – к брату пришла беда – и радости – обнять сына. Но откуда взяться Паулю? Могилка его на самой окраине Гларуса, мальчику не выбраться из не ставшей родной земли. Крохотный племянник Люки, двухмесячный Каспар с родинкой на лбу, лежит в зыбке в саду – родители успели его вынести из дома, а сами вернулись спасать утварь. Люка громко зовет свою жену Ханну, та, вскрикнув от страха, а потом замурлыкав над ребенком, уносит его, спящего, к ним домой.

Амбар и сарай пристроены к дому, весь длинный дом горит. Надо выгнать скотину, как можно скорее открыть двери в сарае. Но мысль о брате гонит Люку в дом. Чует сердце, что Христиан Август там. Ох, новенький дом из пяти стен, рублен в угол, пять окон, пять ослепших от красного цвета окон и деревянные гвозди – вы все застряли в глотке Христиана Августа, немая домна его глотки раскалена, лодка, лодка цвета огня. А помнишь, Иисусе, ты присылал нам лодки цвета воды, и в них, невидимых, сидели младенцы, и лежала снедь, и наши руки там были, упрямые руки колонистов, и в каждой из них покоилась горсть жирной русской земли. Русские умельцы строили нам дома, крыли их лубом, камышом и соломой, а мы сразу выпиливали слуховое окошко, заботились о лестнице на крышу, ставили затворы на двери. И печи, жаркие печи клали только наши мастера.

Ржаная солома тугими снопами устилала крышу, она и разгорелась до небес. С огромным стучащим сердцем в груди Люка бросается в горящий дом, слышит голос брата в круглом погребе, ошалело зовет его на улицу. Но Христиан Август и его жена Эфа оглохли. Главное их сокровище наскоро прощается с ними, и только его голос они слышат сейчас. Дом уже садится на корточки, кричит криком. Как не слышать его? Люка хватает брата за плечи и пытается его вытащить из погреба. Христиан Август не сопротивляется – да и погреб уже неглубок, набит спасенными вещами. Усадив брата на скамью в кухне, Люка бросается в спальню – там суетится Эфа, складывая в мешки одежду, постель, ее глаза безумны. Начинают рушиться балки. С обгоревшими волосами Люка выбегает из дома и ложится на землю, воя от беспомощности и страха. Горе потерять сына, горе потерять брата, кто, кто следующий из его семьи ляжет в прожорливый Гларус?

Картинка дома Христиана Августа на мгновение вспыхивает в памяти Люки – синей масляной краской покрашен фасад, резные цветы на калитке – и скукоживается, умаляется, исчезает. Рига и сушилка у рухнувшего дома из пепла. Не дыши, ветер, давай помолимся большой печи на заднем дворе, корм для свиней на ней обуглился, а сами свиньи так и не вышли из дверей, в которых две половинки, верхняя и нижняя, ни скотине не выйти, ни домашней птице не попасть внутрь. Крепкие, крепкие двери из пепла.