Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2016

Вспоминаю голоса безмолвья – даль дуги, когда на тонких крыльях повисал чужой мотив, качаясь, и чужим летящим журавлям я махал рукою, сердцегрустный… И земля кормилицею боли, матерью единственной была… Запоздала ты, любовь-криминалист! Оглянись вокруг – ты видишь? – нынче уж никто и ничего не ждёт; в море пусть история вольётся, как река, что впрямь соединилась с бесконечностью волшебных снов, и стены тяжело ревут… Они давно чувствуют разлуки неизбежность, – что им скорость звуков? – постигают на клеёнке залитые красным и густым расплёснутым вином ирисы торжественные смерти.

* * *

Время уходит – и ты за собою венок одиночества тащишь, будто бы дворник нахмуренный – веник со стёртой листвой, – в ночь ли, таящую мысли? – на лунных дорогах вдруг полыхающий пламенем, словно жар-птица, и одурманенный вмиг светотенями ив…

– О величайшая, о высочайшая в мире ночном из сомнамбул!.. В мутных глазницах неловких видений твоих башни встают, изумруднее лета, и троны резные: ты направляешься к пристани спящей. Пастераскрытый тюльпан-репродуктор (дюралюминию хором – ура! и ура!) из вертикального апофеоза столба вновь сообщаеттебе, что уже отошёл вечной поэзии заворожённый корабль с поэтами, руки прижавшими грустно к своим подбородкам. Вот и закончилось здесь путешествие в сердце твоём…

* * *

У Авраамова престола поуспокоилось твоё спокойствие сегодняшего дня… В просторе том, что назывался рощей души, пасётся стадо одиноких… Секунда каждая оголена.

В долине голубой Иосафата в продаже даже «памяти цветок». – Автограф разрешите получить? –

И птица времени, щебечущий комочек, уже моим насыщенная мозгом, вновь на груди, не опалённой солнцем, устроилась, близка и недостойна, подобная трепещущей бумаге, почистила взъерошенные перья, закрыла клюв, вздохнула – и заснула.

Так где ж твоя, как памяти река, сильна, добра, тепла, неудержима и полная случайностей рука, мгновение, мой друг голубоглазый?!

* * *

Ныне полночь там, – и во дворе тень лежит огромная хурмы – лунным
светом, возрастом моим, осенью она озарена.
Спит беседка и давильня спит, спят инжиры с гибкими стволами, дерева –
библейские пришельцы, крыльями ветров наделены, – жду, когда появятся
на свет на ветвях, неистовых и юных, точно почки раннею весною, очертания
теней знакомых.
Боже мой! Ты видишь – оба спят. И вдвоём, почти одновременно, видят
сны чудесные, которым шелестеть дорогами Голгофы звёздами всевидящей
судьбы, истины тернистой, иллюзорной пристальной воздушностью
высот… Я за эти сны вам благодарен, – о, благословенные, спасибо…
Спите вы, – и даже ваш покой служит струнам трём – да их дорогам. Эти
струны царству звуков служат, звуки сами служат царству слов, а слова
родные – всем богам…
Ваши сны всё так же к нам стремятся, вечерами грустными приходят, кроткие,
как белые ягнята; нам приносят светлые венки – ожиданья славное величье
– и меланхоличный перезвон лиловатых слёз грядущих дней.
Только лишь в сознанье промелькнёт ужас вашей видимой утраты, лезвием
кошмарным занесённой, – тело как в огне моё горит.
Боже милосердный! Может, Ты их не видел (ведь у Бога столько разных
дел… и слишком высоко) – и о снах их, столь мне дорогих, ничего
Ты вовсе не слыхал… Всё же я к Тебе сейчас взываю и молю тебя продлить
подольше жизнь их – бесконечность трёх молитв.

Обратная почта

Михаил Грозовский Говорящие вещи