Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2018

В смиренье рыцарском, в дерзанье малых сих

Всемирные крыла культуры христианской

Призвание мое, мой крест, мой русский стих.

Останется заря над мокрыми лугами,

Где речка сизая, где мой незримый скит,

И церковь дальняя, как звезды над стогами,

И множество берез и несколько ракит.

В России жизнь моя – не сон и не обуза,

В России красота целее без прикрас,

Неуловимая целительница Муза,

Воскресни, воскресив меня в последний час!

Интервью с Владимиром Микушевичем Беседу вела Ольга Афиногенова

О. А. – Владимир Борисович, Вы перевели огромное количество произведений классиков мировой литературы, переводите с французского, английского, итальянского, испанского, но особенно много с немецкого, и даже с русского на немецкий язык, пишете на немецком. Почему именно немецкая литература и философия занимает такое важное место в Вашей жизни? Был ли у Вас некий особый импульс к изучению немецкого языка, некое предвидение того, что немецкая культура сыграет столь значительную роль в Вашей судьбе?

В. Б. – При всей моей любви к испанской поэзии, с испанского я ничего не перевёл, хотя не оставляю замыслов перевести Гонгору и Кальдерона (La Devocion de la Cruz). Что касается немецкого языка, с ним я соприкоснулся в раннем детстве через мои любимые сказки братьев Гримм, почти незаметно от чтения на русском языке перейдя к чтению на немецком. За этим последовали стихи «Ich weiss nicht, was soll es bedeuten» Гейне (см. моё стихотворение «Лорелея») и «Zu Bacharach am Rheine» Брентано. С тех пор завораживающая музыка немецкого стиха и прозы (Новалис, Гофман) не отпускает меня. И немецкую философию я воспринял через немецкий язык (Гаманн, Шопенгауэр). Постоянно читаю Ницше, усматривая в сверхчеловеке тончайшую иронию над человеческой заброшенностью в мире, где Бог умер. Впрочем, я полагаю, что Ницше хотел сказать: Если Бог умер, значит, Он воскреснет; иначе тот, кто умер, не был Богом. Особое значение для меня имел и имеет Рихард Вагнер, его музыка и поэзия: «Vom Gral ward ich zu euch daher gesandt».

О. А. – Вы – мыслитель с определенным четким и обоснованным взглядом на происходящее вокруг, на исторические и социальные процессы, на внутреннее устройство человека. Насколько удобно существовать в нашем мире имеющему такой внутренний стержень? Как вы ладите с миром и ладите ли? Чего больше для Вас в окружающем пространстве – принятия или противодействия?

В. Б. – Не скажу, что удобно, но сносно можно прожить, если ничего не ждать от мира, а просто делать своё дело. Я всегда руководствовался принципом: «Жить в обществе и быть свободным от общества». Как ни странно, мне это удалось, разумеется, не без помощи окружающих и в первую очередь моей дорогой жены, которая сейчас набирает этот текст на компьютере.

О. А. – Какие стороны человеческой натуры Вам интересны как исследователю и писателю?

В. Б. – Любовь во всех её проявлениях, пусть иногда неприглядных, это тоже любовь.

О. А. – Как вы реагируете, когда Вам встречаются плохие тексты? Это задевает Вас как профанация искусства или это исключительно проблема автора? Каковы Ваши критерии оценки текста?

В. Б. – Считаю неточным слово «текст», которым произведение никогда не исчерпывается. Текст – лишь внешний аспект произведения, без которого, правда, оно не воспринимается. О плохих произведениях или о плохих текстах я говорить остерегаюсь (см. моё стихотворение «Графоманы»). Позволяю себе говорить, нравится мне произведение или не нравится. Известно, как склонны современники ошибаться в своих оценках. Вспомните, как сначала отнеслись к Гёльдерлину и Клейсту, признанным теперь величайшими поэтами Германии.