Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2019

«Мало времени, – думает, – времени нет,
остаются тоска и привычка».
Но из горла карабкается на свет
безголосая дева-певичка.

А прислушаться – в голосе все-таки есть

что-то тонкое, колкое: перья
вместо ватмана бегло царапают жесть
и судьба ошибается дверью.

Это раненый голос кукушкина льна

озарил шелковистые склоны
и сквозь ветви на убыль несется луна,
за себя оставляя дракона.

Что же делать? Бежать на вокзал, брать билет,

или так, без билета, прокатит?
Только мы уж решили, что времени нет
и на новые главы не хватит.

Этот голос – дорога: темна, далека,

и нет веры тому кривотолку,
как под утро четыре вальта-жениха
подступили к лесному поселку.

Пусть их дождик с околицы гонит взашей,

распекая морзянкою доски
и гуляет одна королева ужей
и из подданных вяжет авоськи.

«Не может честный автор тревожить тень Басё…»

Интервью с Игорем Карауловым Беседу вела Надежда Кондакова

Н.К.: Игорь, скажите, что есть поэзия, зачем она нужна человеку в современном мире? Какие задачи ставите перед собой Вы, как литератор и какие ответы ищете в поэзии как читатель?

И.К.: Мне трудно давалось общение с людьми, и я стал сочинять стихи, чтобы эту беду поправить, хотя, наверное, этим я её только усугубил. Затем, стихи – это хороший способ путешествовать; с их помощью я могу побывать не только в тех местах, куда физически добраться невозможно или слишком дорого, но и в тех местах, которых нет и никогда не было. Когда у меня много работы, я отвлекаюсь на стихи как на перекур; когда работы нет, я ими оправдываю своё существование: написал стишок, и вроде бы день прошёл не зря. Наконец, это просто интересное занятие. Я всё мечтаю перейти на прозу, но не хватает внутренней дисциплины. Никакой высокой гуманитарной миссии я своим стихам приписать не могу; они не спасают китов и не учат хорошим манерам, хотя иногда могут развеселить. Вот беглое описание того, зачем поэзия нужна мне и что она для меня; я как читатель устроен примерно так же.

Н.К.: Как-то в случайно в Интернете я набрела на Ваши ранние стихи. Они удивили стилистической разностью с тем, как Вы пишете в последние годы. Я не считаю это «компроматом», скорее – маркером развития. Скажите, как и когда произошел слом прежнего способа видения мира, что послужило толчком?

И.К.: Со мной ни разу не случалось прозрения: с этого момента писать надо вот так и никак иначе. Видимо, я до сих пор не узнал, как надо писать.

Я начал движение в литературу вместе с задержанным поколением – теми, кому в девяностые было не до стихов. Распространение интернета, примерно совпавшее с окончанием смуты, дало этим людям и техническую возможность высказаться, и среду для общения. Эти авторы принесли с собой литературные вкусы десятилетней давности – ориентацию на Бродского или на «Московское время» – со значительной примесью бардовской песни, русского рока и творчества ролевиков. В то время я тоже был диковат и из концептуалистов, например, хорошо знал только Пригова, а Яна Сатуновского или Всеволода Некрасова не знал совсем. Так что на момент, когда я появился в литературной сети, открытие подлинной карты русской поэзии мне ещё предстояло. Параллельный дрейф собственной поэтики был неизбежен, но шел постепенно. В 2003 году, когда вышел «Перепад напряжения», этот дрейф еще не начался и меня всё в моих писаниях устраивало. В 2005 году слова слушательницы «какие у вас стихи серебряновечные» казались мне комплиментом, позже я понял, что это практически приговор. Но я никогда себя не натаскивал на определенную поэтику и не фильтровал базар, я всегда был дилетантом и писал то, что взбредет мне в голову. В 2015 году я вдруг начал писать верлибры и написал их целую книжку («Конец ночи»), потом мне снова интереснее стало рифмовать, а какой период будет дальше, я и сам не знаю.

Н.К.: Что Вы можете сказать о языке современной поэзии? Академический словарь языка Пушкина (не только поэзии) насчитывает 21290 лексических единиц. Каков в среднем, по Вашему мнению, словарь нынешней поэзии? Видите ли Вы в этом проблему?