Плечо генсека (СИ)

В подвале вместе с художниками "жил" и третий человек - актёр Захар Антонович Абдулов. Вот, кто - настоящий талант! Трудно сказать, почему судьба уготовила ему место блистать в провинциальном театре, а не на столичных сценах, но так, уж, сложилось - дальше города он не выезжал. И главный режиссёр театра, и постановщик, и актёры, все высоко ценили его за богом дарованные возможности, но у того был независимый и часто непредсказуемый характер. Именно поэтому, когда раздавались "блатные" гримёрки, Захар (так будем называть его) сам отказался от них, решил, что лучше он будет находиться внизу, подальше от своих коллег и руководства, чем ссориться с ними. Никто не возражал. Художники же такому соседству только обрадовались. Со своими - с друзьями, коими были они, Захар был дружелюбен, любезен и покладист - такое часто случается. Абдулов принёс небольшой шкаф, поставил его в комнате Збруева, в нём он хранил свою одежду и театральный реквизит, и начал "жить". Именно "жить", так как работа в театре требует всего человека, только в этом случае она благосклонна к нему, в противном случае....

Трое дружно проработали много лет.

А так как атмосфера в мастерской была весёлой, сюда сначала заглянул один актёр, и начал посещать художников постоянно, потом пришёл другой, третий, начали приходить и компании, посидеть, поболтать. У кого наболело в душе, и он не знал, где выговориться, шёл сюда, другой провинился и решил сбежать от начальства, тоже шёл к ним, третьему нужно поделиться семейными новостями, четвёртому - выпить, и лучше товарищей, чем художники, он не мог отыскать в округе. Со временем здесь сложился своеобразный клуб: если нужно отпраздновать Новый Год в неформальной обстановке, пожалуйста, восьмое марта - опять у них, день рождения - вам всегда рады. Приходили мужчины и женщины. И при тусклом свете единственной лампочки, висевшей высоко под потолком (потолки высокие, пять метров - умели же раньше строить!), на продавленном, когда то зелёном, а теперь бесцветном, засаленном диване, за большим столом, у которого были подпилены ножки, чтоб было удобно, не вытягиваясь, прямо с дивана брать еду, много, что было сказано, решено и сделано. И за разговорами и едой обсуждались различные проблемы: театральные, политические, семейные. Сколько здесь произошло споров, дискуссий! Всё это "взбрызгивалось" изрядной дозой спиртного: водкой, пивом, вином, не чуждались театралы и коньяка, а когда двери заграницы широко распахнулись, здесь пробовали и экзотические импортные напитки. Часто закусывать было нечем, но никто не жаловался, главное - чтоб было весело.

Как ни странно, "о клубе" знало и театральное начальство, но закрывало "на это безобразие" глаза. Начальство - тоже люди, тоже любили "расслабиться", и тоже иногда шли "в гости". После второй, третьей рюмки с них спадали важность, с которой они приходили, и у них также "развязывались языки", как и у остальных присутствующих.

И я там был, мед, пиво пил!

...Но в последнее время Федя находился в тоске. Геннадий Федорович проснулся.... Он ещё долго продолжал лежать на том самом продавленном диване в мастерской театра, за которым вчера собиралась шумная компания. Было девять часов утра, но вставать не хотелось.... И после вчерашней пирушки у него болела голова.... Домой вчера вечером он не пошёл. Вообще, в последнее время он редко ходил домой - избегал своих стариков, отца и мать, с которыми жил (Геннадий Фёдорович не женат), и у которых он был единственный, лелеемый ими сын. В последнее время Феде казалось, что они не одобряют ни его поведения, ни образа жизни... в последнее время ему казалось, что они смотрят на него как то укоризненно, чего? то хотят от него, чего то ждут, чего? он не понимал, поэтому старался, как можно меньше быть дома. Поэтому и вчера вечером он снова решил остаться в театре.

На самом деле, его дела обстояли намного хуже, чем можно предположить. "Вольные хлеба", на которые обрекло его увольнение из театра, обернулось для него финансовой катастрофой. Сначала своему вольному статусу он даже обрадовался. Збруев давно чувствовал, что способен сделать что то большое в живописи, он хотел развернуться, и показать всем что то такое.... А работа в театре связывала его по рукам и ногам, и не было ни времени, ни сил для серьёзных живописных работ. Но теперь... Картины, которые он рисовал здесь в мастерской, продавались, но редко. А в последнее время и совсем...