Плечо генсека (СИ)

- А что если нам, - выдохнул Геннадий Фёдорович решительно, редеющие, несмотря на его молодой возраст, рыжие волосы на макушке головы его затряслись, - взять его себе на картины. Разрежем пополам: тебе половина - мне половина, много картин сделаем. А?!

Такого поворота аккуратный и ответственный Александр Александрович не ожидал. "Как это взять и разорвать портрет высшего лица государства?! За это, в своё время, могли и посадить!" - думал ошарашенно он. С другой стороны, он понимал: коммунистическое время ушло и никогда уже не вернётся, портрет без конца будет пылиться на чердаке никому не нужный и, действительно, - Зуев прав, - так там и сгниёт.

Вотяков стоял посередине комнаты, не зная, что ответить, но вскоре лицо его расплылось в улыбке. Хотя предложение Феди и пахло авантюрой, но в нём.... Работая в театре, он зарабатывал не ахти какие деньги, и их на содержание семьи - жены и двух девочек - не хватало. Поэтому, как и Зуев, он тоже нуждался в деньгах, и он тоже занимался подработками - рисовал картины для продажи, и ему тоже были нужны новые холсты. А предложение Феди решало проблему, хотя и не без риска.

В своё время - в молодости, и особенно когда Александр Александрович учился в художественном училище, он не был так аккуратен и ответственен, как сегодня. "Плевать" он хотел и на власть и на милицию, высказывал своё мнение не озираясь, если требовалось, пускал в ход кулаки, ходил в джинсовом костюме, и от этого слыл диссидентом. Может быть, его и посадили, как многих его друзей, или выслали из страны, но судьба его хранила: не упрятала ни в тюрьму, не вытолкнула на чужбину. И при этом, как ни странно, Вотяков учился хорошо. Также он любил розыгрыши, авантюры, подобный той, которую предложил сегодня Зуев, но жизнь и особенно женитьба сделали его человеком серьёзным, положительным и осмотрительным. Но глубоко внутри, там - на дне, он был всё тем же весёлым юношей, готовым на "подвиги", каким и слыл в молодости. Поэтому, когда Федя предложил ему "разорвать портрет генсека", молодое начало взяло вверх, он только на секунду задумался, не обернётся ли такая шутка боком, и согласился.

- Ладно, - уклончиво ответил Александр Александрович. - Подумаю.

И продолжил заниматься своими делами.

После обеда, поговорив о новых заданиях с директором театра, поговорив о декорациях к спектаклю с режиссёром, сделав другие многочисленные дела, Вотяков вернулся в мастерскую. И за обеденным чаем они с Федей окончательно решили, что и как будут делать.

-Только, чтоб никто не знал! - говорил Александр Александрович, понимая, что за "эту шутку" их медалью не наградят.

- Разумеется, Саш, - ответил ему сообщник.

И допив мутную жидкость, больше похожую на чай, своей качающейся походкой Александр Александрович отправился на вахту, где находились ключи от помещений театра, в том числе и от чердака.

На входе его встретила вахтёрша Альбина Михайловна - толстая, большая женщина, с крупными чертами лица, с длинными чёрными волосами, собранными сзади в пучок. Она сидела за столом, и вид у неё был такой грозный, словно, она сидела не на вахте, а стояла на передовой с винтовкой в руках, и казалось, мимо неё не проскочит не замеченной ни одна мышь (бывают же такие женщины).

Художник подошёл к ней.

- Можно взять ключ от чердака? - спросил он.

- Зачем тебе? - грубо ответила вахтёрша.

Непонятно почему её взяли на работу... говорят она протеже самой директрисы, поэтому.... Но к её грубости, впрочем, давно все привыкли и никто не обращал внимания.

- Мне нужно достать материалы для декорации к спектаклю, - ответил тот.

- А разрешение от директора у тебя есть? - снова грубо спросила Альбина Михайловна (она бы ещё попросила расписку!).

- Конечно, есть, - соврал Вотяков.

Вахтёрша задумалась. Она была на пенсии, к тому же она была грузной женщиной, и подниматься со стула, ходить и выяснять правдивость слов художника, ей не хотелось, а так тот был "в авторитете", поверила на слово, открыла небольшой ящичек, висевший рядом на стене, нашла в нём нужный ключ и отдала.

И два сообщника тайком, "задними дворами", поднялись на второй этаж, и затем по лестнице на чердак.

Найти красное убранство, ранее радавшее своими яркими красками весь город не составило труда. Недалеко от входа, сваленные в кучу, виднелись свёрнутые знамёна, разноцветные флаги. А по бокам, прислонённые к стропилам и столбам, поддерживающим крышу, стояли транспаранты. С них на красном фоне, выведенные белой краской, как и прежде, кричали до боли знакомые лозунги: "Смело и безбоязно критикуйте недостатки в работе!", "Наши цели ясны, задачи определены - за работу товарищи!", "Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи!". Как гвозди, впечатываясь в сознание людей, они в прежнее время определяли, что и как нужно делать в жизни. Немного было грустно: здесь - на чердаке, словно в сюрреалистической картине, брошенная и никому не нужная, пылилась, затянутая паутиной, целая эпоха народной жизни, и от этого немного щемило сердце. Впрочем...