Плечо генсека (СИ)

Федя приподнялся на диване, опустил ноги к полу. Рядом на столе с подпиленными ножками стояли многочисленные немытые стаканы, грязные тарелки с остатками еды - обычный "натюрморт" после пирушки; Збруев привык к такому беспорядку, и не обращал на него никакого внимания. Он до хруста потянулся вверх. Скоро - в десять часов утра должен прийти Саша. Александр Александрович - единственный человек, которого, несмотря на небольшую разницу в возрасте (Феде недавно исполнилось тридцать лет, Александру Александровичу - тридцать пять), которого Збруев уважал, любил, и по своему боялся. И он хотел, чтоб он видел его не спящим бездельником, а уже стоящим за мольбертом художником.

Геннадий Федорович встал, обошёл грязный стол стороной, подошёл к окну. Там - за стенами здания осень, заявляя свои права, гнула деревья, срывала последние жёлтые листья, ветер подхватывал их беспомощных, носил по всему пространству, и потом тяжело бросал на землю, лил дождь. Настроение и так плохое, ещё больше испортилось. Тоска и никаких просветов! И будущее Феде тоже казалось таким же беспросветным, как и эта ранняя осень! И, несмотря на то, что он хотел выглядеть "молодцом!" перед Вотяковым, Федя снова лёг на диван и снова хотел заснуть.

Тут его плохое настроение споткнулось о мысль: заканчивался октябрь, впереди ожидалось начало ноября. И в этой, на первый взгляд, совершенно простой мысли было что то неожиданное, интересное, я бы сказал, даже светлое, словно впереди замаячил просвет. Федя сосредоточился, сфокусировал своё внимание на пришедшей мысли, изучил её: "Ба...ожидаются ноябрьские праздники! Оказывается, жизнь то продолжается..., не всё так плохо, как кажется! Будут демонстрация, флаги..., новые пирушки и весёлые лица друзей!..." - рисовал он в своём воображении картину. От неожиданности он даже привстал и хлопнул себя по лбу.... И тут же вспомнил, что демонстрации, в том числе и ноябрьские не проводились уже несколько лет. Настроение вновь испортилось, и.... Но в мысли о демонстрации все равно горела какая то звезда!

"Погоди, погоди!... - сосредотачивался Геннадий Федорович, лоб его морщился и покрывался складками кожи. - А куда делся большой портрет генерального секретаря, который вывешивали каждый год на здании театра?... Я помню, он точно был!..." Геннадий Фёдорович опустив ноги к полу, продолжал напряжённо думать: "Куда он делся?... Холст там хороший, грунтовка..., вон, сколько лет портрет провисел на улице, и ничего с ним не случилось.... Большой - метров пять на пять.... Если его разрезать на части и по новой промазать, то, сколько картин можно из него сделать?!... Я заслужил этого, не раз рисковал своим здоровьем и жизнью, когда вешал портрет на здание!..."

Действительно, Федя не раз в советские праздники, в бытность ещё в штате театра, вешал портрет вдохновителя и огня всего мира на бело зелёный фасад здании (это входило в круг его обязанности), лазил по хлипким приставным лестницам на второй этаж, рисковал сорваться вниз.

Мысль взбудоражила Геннадия Фёдоровича.

В последнее время в связи с финансовым кризисом Зуев не мог позволить себе даже новые холсты - на них нужны деньги, а их не было. А тут огромный холст, как он предполагал, валяется где то на складе, никому не нужный.... За транспаранты, за оформление колонн в своё время отвечал Александр Александрович. Федя обрадовался: "Надо будет спросить у Саши, где он находиться!" - решил он.

Ровно в десять часов утра высокий, худой и немного сгорбленный, как и все высокие люди, Александр Александрович переступил порог мастерской театра. Федя в светлой полосатой рубахе с длинными рукавами и бордовой жилетке, которую связала ему мать, стоял в дверях своей комнаты, в руках он держал стеклянную кружку, в которой дымилась коричневая жидкость. Вотяков подошёл к коллеге и, ничего не говоря, пожал ему руку. Поправляя очки на своём носу и потягивая из кружки чай, Зуев сразу приступил к делу.

- Саш, ты помнишь, в своё время мы каждый год вешали на праздники на фасад здания большой портрет Х? - стараясь быть спокойным, спросил он.

- Ну, - ответил тот, не понимая к чему тот клонит, и, продолжая заниматься своими делами, он прошёл к дивану, не такому респектабельному, который стоял в комнате Феди, более маленькому и более скромному, поставил на него свой чёрный дипломат (такие тогда вышли из моды, но Александр Александрович по прежнему ходил со старым).

-По-моему, он был метров пять по высоте и пять по длине, - продолжал Зуев.

- Ты загнул, - отвечал Вотяков, - пять на пять не будет, а четыре на четыре - точно.

- Где он сейчас, не знаешь?...

- Как не знаю, знаю. Директриса приказала все транспаранты убрать на чердак. Ты был в отпуске, а я всё на своём горбу таскал, вспоминал тебя добрым словом. Думаю, и портрет Х там.

Федя продолжал дальше:

- У меня, вот, какая родилась мысль: ведь, этот портрет сейчас никому не нужен?!

Вотяков задумался, и опять:

- Ну!

- Холстик там хороший.

- Да, холст хороший, денег на генсеков не жалели.