Плейбой

— Не настолько, чтобы замерзнуть, так что не волнуйся. Мы все еще можем прекрасно провести время.

Я присаживаюсь на скамейку, переобуваясь в коньки, прежде чем развязать повязку и позволить ей упасть на землю. Держа в руке его коньки, я склоняю голову.

— Прокатись со мной, Кэм. Потому что должна признаться, стадион скучал по тебе не меньше, чем ты по нему.

Он нервно смотрит на коньки.

— Черт… не знаю, Эдди. Я уже… ну, знаешь… давненько не катался.

— На коньках? — уточняю я, и он кивает, усаживаясь на скамейку.

Ступая между ног, я беру его лицо в ладони.

— Я знаю, что ты ежедневно несешь в себе тяжесть того дня. Я чувствую это, когда ты уносишься куда-то далеко-далеко, туда, где все мы в опасности. Туда, где, возможно… кто-то не смог выбраться, — мое зрение затуманивается от слез. — Разум гораздо чаще переносит меня в то же место, чем хотела бы признать. И я знаю, ты не думаешь, что я способна выдержать боль в придачу к своей. Но обещаю, что смогу. Ты спас мне жизнь. Спас жизнь Айле. Мы втроем пережили нечто невообразимое…

— Меня там не было, — шепчет он, глядя на пол. — Слишком долго не был там вместе с вами, а теперь ей каждый день придется жить в страхе, потому что я не пришел вовремя, — он снова поднимает взгляд. — Когда вы идете в продуктовый магазин или в школу, или, черт возьми, даже когда мы ведем ее в кино… я в ужасе, Эдди. Я все время напуган, — он вытирает глаза. — Если бы вы погибли в тот день… я не знаю. Я просто не могу…

— Мы не погибли, Кэм. Мы живы. И все благодаря тебе, — я целую его. — Я вижу твои переживания за Айлу и меня. И так сильно люблю за это. Но жизнь страшна. И безумна. И прекрасна, все сразу. Нам нужно просто принимать каждый день таким, какой он есть. И я знаю, в глубине души, ты боишься, что не сможешь вернуться на прежний уровень. Но, Кэм, ты рожден для того, чтобы быть на этом льду. И я знаю тебя. Если чего-то очень хочешь, никогда не потерпишь поражения, — я прижимаюсь лбом к его. — Я знаю, в следующем году ты станешь «Брюином».

— Что бы ни произошло в ближайшие несколько лет, Эдди, пообещай, что будешь рядом. Потому что НХЛ или нет… если мы не будем вместе, это не мечта, — тихо говорит он. — Я знаю, ты не хочешь вырывать Айлу из привычной среды, и никогда не попрошу об этом. Поэтому нужно, чтобы ты пообещала, что, независимо от того, как далеко друг от друга будем, мы со всем справимся.

— Справимся, — говорю я. — Но тот факт, что мы будем в Бостоне вместе с тобой, делает все проще.

Он отстраняется, растерянно глядя на меня, прежде чем глаза расширяются.

— Что ты хочешь сказать?

— Я еду с тобой. И Айла тоже.

— А родители? Как же они? Айла будет скучать.

— Да, будет, — соглашаюсь я. — Но я знаю свою маму. Она будет приезжать к нам так часто, как сможет. А когда ты будешь на выездной игре, я вернусь и навещу их.

Его глаза наполняются слезами, когда Кэм обнимает меня за талию.

— Мы едем в Бостон? — шепчет он.

— Мы едем в Бостон! — я притягиваю его лицо ближе и целую. — Мы семья. Ты, Айла и я. Не терпится узнать, что нас ждет в будущем.

Поцеловав его еще раз перед тем, как выйти на лед, я машу рукой.

— А теперь покатайся со мной. Потому что даже тогда, когда пыталась убедить себя в том, что ненавижу тебя, на льду ты завораживал.

Он подмигивает, прежде чем надеть коньки.

— Ты никогда не смогла бы меня ненавидеть, сама знаешь.

— Ну, когда все сводилось просто к сексу, я, конечно, старалась изо всех сил.

Выйдя на лед, Кэм приобнимает меня за талию.

— Это никогда не было просто сексом. Мы оба это знаем, — он наклоняется, целуя меня в шею. — Но если бы так и было, я не могу винить тебя. Я своего рода волшебник в постели… знаю.

Несмотря на то, что закатываю глаза, я чувствую покалывание в животе. Мы немного пошалили с тех пор, как в него стреляли, но секса не было. Между тем, что он восстанавливался, мы жили у родителей, а я бегала за малышкой, было непросто найти время для романтики. Я скучаю по нему. Не хватает его рук на моем теле и того, как Кэм может возбудить каждую клетку моего существа одним прикосновением.

Я отъезжаю, устремляясь к другому концу катка. Отец был хоккеистом, причем хорошим. Конечно, он позаботился о том, чтобы его дочь умела кататься на коньках. Черт возьми, даже Айла умеет. Не очень хорошо, но научится.

Он гонится за мной, постепенно восстанавливая ритм после столь долгого перерыва. На катке его лицо всегда сияет. Как и у тех, кто удостоивается чести наблюдать за Кэмом на льду.

Мы оба смеемся, когда я пытаюсь сделать несколько трюков и витиеватых движений, с треском проваливаясь. Мы гоняемся друг за другом, как пара влюбленных подростков.

Держась за руки, мы останавливаемся в центре катка.

— В какой момент ты понял, что хоккей — это твое? — спрашиваю я.