Племянница словаря. Писатели о писательстве

Самая известная и она же самая скандальная его работа – это конная скульптура российского самодержца Александра III на Знаменской площади Санкт-Петербурга. Многие члены императорской семьи были против установки памятника, считая его карикатурой на царя. Ведь во всем мире и во все времена монархам было принято ставить пафосные героические монументы. Статуи правителей должны вызывать восторг, вдохновлять своих подданных на подвиги и звать народ вперед к светлому будущему. А к чему может звать грузный всадник, который больше похож на простого мужика, чем на царя-миротворца? А унылая фигура коня? Глядя на его склоненную голову, возникает желание дополнить скульптуру ведром воды.

Лишь благодаря неожиданному благоволению вдовствующей императрицы Марии Федоровны работа была доведена до конца и странная скульптура с понурой лошадью, на которой восседает могучий крепыш с казачьей шапкой-кубанкой на голове, была установлена возле Николаевского вокзала столицы. Очень скоро петербуржский городской фольклор пополнился ехидной эпиграммой-загадкой:

Стоит на площади комод,
На комоде – бегемот,
На бегемоте – обормот,
На обормоте – шапка,
На шапке – крест,
Кто угадает – того под арест.

Автор эпатажного «бегемота на комоде» Паоло Трубецкой был дружен со Львом Николаевичем Толстым. Скульптор часто навещал писателя в его имении в Ясной Поляне и за годы крепкой дружбы выполнил несколько весьма необычных изображений Толстого.

Порой между ними случались курьезы и недоразумения.

Например, после того, как Паоло Трубецкой создал два скульптурных изображения Льва Толстого: верхом на коне и бюст со скрещенными руками, великий писатель проникся уважением к необычному, неакадемическому стилю Трубецкого, и заявил:

– Вот ему я позволяю заниматься искусством!

Одно только огорчало русского литератора: его любимец совершенно не читал книг. Ну не любил он это занятие. Мало того, что не читал, так еще и изрядно кичился этим. Как-то Лев Николаевич спросил:

– А меня-то вы хоть читали?

– Граф, из ваших сочинений читал только одно – о вреде табака, – неожиданно сказал Трубецкой и пояснил: – Потому что я хотел бросить курить. Но так как мне это не помогло, я решил больше вас не читать.

Тогда Толстой дал Трубецкому том своих рассказов. Спустя некоторое время, когда скульптор наведался в Ясную Поляну, то принес книгу обратно.

– Ну что, прочли мои рассказы? – поинтересовался писатель.

– Да ну их, – простодушно ответил Паоло Трубецкой.

С тех пор Лев Толстой еще больше зауважал его.

Трубецкой хорошо рисовал и однажды принес показать свои эскизы Льву Николаевичу. Толстой внимательно осмотрел работы, похвалил их, вспомнил о том, что Трубецкой решительно отказывается читать его произведения, и сказал:

– Вот вы, Павел Петрович, не хотите читать мои книги, а я ваши рисунки рассматриваю.

– Но ведь это не так длинно и гораздо интереснее, – прямолинейно отозвался Паоло Трубецкой.

* * *

Ги де Мопассан до начала писательской карьеры некоторое время работал в министерстве иностранных дел. Когда он уже был знаменитым писателем, в архивах министерства обнаружили на него характеристику: «Прилежный чиновник, но плохо пишет».

* * *

В 1857 году к Чарльзу Диккенсу приехал в гости Ганс Христиан Андерсен. Они познакомились еще в 1847 году, пришли в полный восторг друг от друга и зазывали в гости. И вот, 10 лет спустя, датчанин решил воспользоваться приглашением. Беда в том, что за эти годы в жизни Диккенса все очень изменилось и усложнилось – он был не готов принять Андерсена, а тот прожил у него почти пять недель! «Он не владеет никакими языками, кроме своего датского, хотя есть подозрения, что и его он тоже не знает» – в таком ключе рассказывал друзьям о своем госте Диккенс. Бедолага Андерсен стал мишенью для насмешек многочисленного потомства автора «Крошки Доррит», а когда он уехал, папа Диккенс оставил в его комнате запись: «Ганс Андерсен ночевал в этой комнате пять недель, которые показались нашей семье годами».

* * *

Оскар Уайльд однажды проиграл во французском казино все наличные деньги. Когда швейцар открыл перед ним дверь, писатель попросил у него 20 франков в долг. Получив деньги, Уайльд тут же оставил их этому же швейцару на чай.

* * *