Плененная

— Там, — машет рукой куда-то в сторону Касым, — сейчас правит Агзам со своими «откормышами», но раньше, по словам жителей, он правил на пару с приятелем Хади.

— А потом дружба распалась?

— Не знаю. Я застал только карлика, а говорящего со змеями не успел застать. Говорят, что Агзам захотел надуть приятеля. А тот, почувствовав, что запахло жареным, удрал, прихватив с собой кое-что.

— Что именно?

— Не знаю. Но Агзам бесится, хоть и виду не подаёт. Потому что не может заполучить то, что он хочет. А аппетиты у него огромные, пусть и сам он мал.

Я пытаюсь уложить услышанное в своей голове и спрашиваю:

— Почему говорящий со змеями?

— Там змей — тьма. А его не трогают, он раньше их заговаривал.

— Играл на трубочке? — спрашиваю я, вспоминая ярмарочных умельцев.

— Не знаю. Мне всё равно…

Волчонок замирает и садится на пол, обхватывая руками себя за плечи.

— А ты как сюда попала? Тоже отпустили на свободу? — усмехается он.

Я сажусь рядом. Призрачное тепло тех двух чужаков, прижатых плечом к плечу.

— Нет. Разве кто-нибудь даст мне желаемое? Остаётся только брать его самой.

— Странные у тебя желания. Я бы лучше терпел постоянные крики Отхон-бая, чем находился здесь. Или нет. Я лучше бы спустил сюда его самого.

Мы замолкаем на время. На бесконечно долгое количество мер времени. Потом волчонок встаёт и касается плеча рукой:

— Кажется, всё стихло. Пойдём. Здесь, оказывается, небезопасно и недостаточно тихо.

Снова петляем по узким лазам. Но поверхность земли под ногами становится более ровной, ходы — более широкими.

— Куда мы идём, Касым?

— Сейчас прочёсывают окраину. Затаишься здесь на некоторое время. Они не станут искать так близко…

Отчего-то я безоговорочно доверяю Касыму. Потому когда он останавливается и подталкивает меня в спину, приглашая пройти вперёд, я послушно шагаю в узкий коридор. Слишком поздно замечаю отблеск света на одной из стен и чувствую, как по голове бьют чем-то тяжёлым, натягивая следом чёрный мешок.

— Извини, Алтана. Но здесь по-другому — никак.

* * *

Я разглядываю волчонка. Между нами небольшое расстояние, длиной всего в несколько локтей и прутья решётки. Он наливает в глиняную кружку воды и ставит на землю возле клетки, осторожно двигая в мою сторону.

— В нижнем городе не выжить в одиночку, — словно извиняясь, говорит он.

— Разве я спрашивала тебя о чём-то?

— Нет, — поджимает губы миркхиец и теребит пальцами нижний край грязных лохмотьев.

— Что дальше?

— Не знаю. Агзам велел «крысёнышам» обращаться с тобой аккуратно.

— С чего бы это?

Миркхиец молчит, поджав губы.

— Перестань, чомпот. Развлеки меня рассказом. Судя по всему, я здесь надолго. И опять не нашлось никого понадёжнее тощего мальчишки, чтобы проследить за мной.

— Всё просто — тебе некуда бежать. Если только ты не можешь перегрызать зубами железо или просачиваться сквозь песок. Но если тебе этого кажется мало, там, — машет миркхиец, — два «откормыша» Агзама. Они не такие дружелюбные.

— Верю. С чего вдруг такая честь, обращаться со мной аккуратно?

— Верхние ищут тебя, Артемия.

— Беглые рабы нынче на вес золота?

— Не все. Но та, что отравила Молчуна, интересует верхних.

Глупое сердце пропустило удар. Мне даже не нужно спрашивать, о ком именно говорит миркхиец — и без того понятно.

— Это правда, да? — тёмные глаза миркхийца загораются огоньком.

— Так говорят? — как можно спокойнее спрашиваю я.

— Да. Так говорят.

— Пусть говорят. Он уже мёртв?

— А вот это уже неизвестно.

Слышится окрик, и миркхиец расторопно поднимается на ноги, спеша на зов. Надо же. Кто бы мог подумать, что тощий исполосованный мальчишка окажется таким живучим и умеющим приспосабливаться, в то же время не изменяя самому себе. Тёмные глаза, как всегда, полыхали потаённым огнём. Может, он и научился покорности, но явно только напоказ. Дождётся удобного момента — и удерёт. Научиться бы и мне приспосабливаться. К горлу подкатывает желчь, того и гляди, выплеснется. Я тянусь за водой. У неё немного затхлый привкус, но это вода, наконец-то.

А потом — ничего. Простое ожидание, время утекает в никуда. Я так и сижу за прутьями решётки. Спустя некоторое время появляется худой старик с обезображенным лицом и аккуратно ставит глубокую кружку. В кружке какое-то густое, тёплое варево. Видя, что я не тороплюсь приступать к еде, он тычет пальцем в свой безъязыкий рот и поглаживает впавший живот. Трясущиеся пальцы и жадный блеск в глазах выдаёт его голод, но он всё время озирается по сторонам, словно боится, что его могут увидеть. Я решаюсь отхлебнуть и не замечаю, как проглатываю почти всё содержимое кружки. Немного склизкое, с противным привкусом, но сытное. Я оставляю старику немного и отдаю кружку. Он обрадованно опрокидывает её в себя и тщательно собирает пальцами со стенок остатки.