Пленная Воля

Не в первый раз над людною Европой,
где жизнь кипит в негаснущем котле,
где жаждут власти прежние холопы
и прежние вожди с венцами на челе
склоняются к грохочущей земле
в тревоге тайной, в гордости напрасной,
где новый строй творится ежечасно
среди твердынь, колеблемых толпой, —
проносится, как вихрь свирепый и слепой,
угроза древняя кровавых столкновений.
И тучи черные плывут, сгущая тени,
над блеском суетным, струящимся вокруг,
с Заката на Восток и с Севера на Юг,
во все концы земли до самых крайних граней.
Не в первый раз незримый призрак брани
врывается на пир и пишет на стене
слова зловещие десницею кровавой.
И сотрясаются великие державы,
как челны утлые, подвластные волне.
Но бдят правители, но трезвый разум бдит:
для буйных есть узда и для покорных — щит,
оплот для трепетных, уступки для отважных,
посулы для глупцов и деньги для продажных.
Быть может, лучше так, когда рычащий гнев
мгновенной прихотью в сердцах рожден случайно.
Но там, где долгие века преодолев,
вражда скрывается, как страсть цветущих дев,
и душу вещую объемлет с мощью тайной,
где не решен вопрос: кому из двух пребыть? —
и в гибели врага — залог существованья,
где надо все отдать иль можно все добыть, —
бесцелен хитрый торг, презренны колебанья
и быть безумным — значит мудрым быть.

Давно пора трусливые расчеты

оставить тем, кто верит не в судьбу,
достойную великого народа,
и приковал к позорному столбу
души могучей вольные полеты.
Когда тюремщиком не будет воевода,
когда меж витязей не будет палача
и страх забудется пред угнетенным братом, —
душой отточенной, как острие меча, —
не бремя жалкое бессмысленно влача
раздоров мелочных по избам и палатам, —
мы дружно понесем свой жребий вековой,
верны судьбе неведомой доныне,
но с поднятой высоко головой
в сознании оправданной гордыни.
Давно пора врага не видеть там,
где жизнь подходит к ветхим воротам,
воздвигнутом владыками былыми.

В огне сверкающем и в едком дыме

пожара грозного, объемлющего мир,
свершается судьба, то буйная, как пир,
то незаметная, как будни человека.
Позор на тех, кто немощным калекой
плетется за толпой, прошедшей путь кровавый,
иль под ярмо давно поблекшей славы
ее склонить пытается опять.
Ни мир, ни жизнь дорог не знают вспять.
И если каждый верит по-иному
и правду чтит не брата, но свою, —
пусть этот спор решится не в бою,
где пламя жжет и сено и солому.
Решится спор не прихотью земной,
не силою того, кто властью избалован
и против нас восстал. Он все же нам родной,
и жребий нам один навеки уготован.

Но жребий не один враждебным племенам,

не схожим меж собой ни языком, ни верой,
безмерной пылкостью иль праведною мерой,
ни пестрым вымыслом, ни явью серой,
ни волею отцов, завещанной сынам.
Не узкая межа, овраг или речонка,
меж ними пропастью бездонною легла:
различьем вековым напитанная мгла,
и в будничных словах, и в песне звонкой,
и в тайной думе хмурого чела
черту незримую меж ними провела.

И с двух сторон, как два противных тока,

задержанных наперекор судьбе,
две истины, с Заката и с Востока,
влекутся яростно к решительной борьбе.
К чему искать обманного исхода
и обольщаться лживою мечтой?
Где друг пред другом встали два народа,
простор лишь одному и лишь тому свобода,
кто придавил врага победною пятой.
Не страшен нам отказ от всех благополучий
существования в уюте и тепле,
коль добыто оно не волею могучей,
но ложью хитрою, таящейся во мгле,
ценой неискренних и зыбких соглашений,
обходом трепетным вопросов и решений,
которым лишь один есть выход на земле.
И, если пробил час решительного боя,
когда живой поток затопит берега, —
в смиреннейшем из нас жива душа героя
и тот, кто жаждал мирного покоя,
с восторгом ринется на древнего врага.
Властней разумных слов и правых увещаний
звучит стихийный клич недремлющей вражды.
И нет пути назад, когда стоят у грани
рядами задними теснимые ряды.
Да будет, наконец, что будет неизбежно:
непредугадан рок, но светоч не угас,
Голгофа может быть в твердыне зарубежной,
но, преступив межу, мы скажем: «В добрый час».
И не никто, в тоске на миг мятежной,
пред чашею судьбы: «Да идет мимо нас».

12 июля 1914