Пленники Сабуровой дачи

Морской не очень понял, шутит жена или нет, но половник на всякий случай из рук коллеги изъял. Синивицкий не возражал, задумчиво оглядываясь.

— Оторопь берет, когда понимаешь, что приходится находиться в этих проклятых стенах, да? — внезапно сообщил он. И разъяснил: — Вы ведь в курсе, что именно тут немецкая комендатура базировалась. Как подумаю об этом, всякое желание работать пропадает…

Морской нахмурился, но взял себя в руки и снова переключился на жену. Галочке надо было убегать к машинисткам, поэтому времени на общение оставалось немного. Впрочем, они уже и так все обсудили. Оказалось, большая часть редакции, так же, как они, были вызвана в Харьков совсем недавно и под самыми разными предлогами. Всем обещали хорошее снабжение. Всех призывали работать не покладая рук. Кстати, под прикрытием Толстого было выписано, как минимум, трое из старых знакомых Галочки и Морского. И все они тоже пытались первым делом собрать материалы, полезные для предстоящего публичного судебного процесса над фашизмом. Увы, безрезультатно.

— В известных и доказуемых злодействах некого обвинять — виновники сбежали во время немецкого отступления. А те, кто не сбежал, — уже арестованы. Ребята говорят, тут журналистам делать нечего, работа для милиции и только.

— Журналистам всегда есть что делать! — на всякий случай начал спорить Морской, многозначительно подмигивая Синивицкому. Хотя по сути возражать было глупо. Сам Морской на поприще сбора материалов для партийного графа тоже остался ни с чем. Главврач Сабуровой дачи беседовать отказался, сказав, что времени на разговоры не имеет, тем более, что все необходимые сведения можно получить в органах НКГБ, куда он сдал подробнейший отчет. И даже Двойра тоже подвела.

— Свою подборку вырезок из «Новой Украины», как выяснилось, она уже носила куда следует, но ей сказали, что и без нее уже таких заметок нанесли с лихвой. И местное население несет, и архив газеты в сарае возле редакции обнаружился. Редакция, кстати, сразу напротив бывшего дома твоего дедушки располагалась, сразу за Клубом работников связи, — пояснял Морской жене. — Так что никаких новых сведений я предоставить Алексею Николаевичу пока не могу.

— Зачем вообще она хранит эту гадость? — с ужасом в глазах тихонько поинтересовалась Галочка, переключаясь на Двойру.

— Там целая история, — печально отмахнулся Морской, успевший расспросить Двойру по пути из больницы. — Во-первых, им здесь в оккупацию было действительно важно сохранить память о всех фашистских преступлениях, во-вторых, с антисемитами у Двойры, помимо прочего, еще и очень личные счеты. Ты же уже слышала про трагедию в Дробицком яру?

Галочка кивнула. Конечно, она слышала. Такие страшные новости пережившие оккупацию харьковчане сообщали реэвакуированным в первую очередь. Морскому что-то рассказала Двойра, что-то — Воскресенский, что-то дополнили уже сотрудники редакции. Картина выходила без преувеличения жуткая. В середине декабря 41-го всем евреям города было приказано переселиться в бараки тракторного и станкостроительного завода, в гетто на ХТЗ. Больных и стариков, тех, кто не мог передвигаться самостоятельно, фашисты заперли в синагоге на Гражданской улице. Неясно, сколько там закрыли человек, но точно, что немало. И все они погибли от голода и холода. Те, кто ушел в гетто, тоже были убиты. Многие не вынесли нечеловеческих условий жизни в бараках, оставшихся расстреляли в начале января. Все это как-то даже не укладывалось в голове, поэтому Морской не знал, как говорить об этом с женой.

— Кто? — Галочка уже поняла, что в Дробицком яру погиб кто-то из очень близких Двойре людей, и не собиралась прекращать расспросы.

— Линка. Ты ее не знаешь, — прошептал Морской в ответ, стараясь не выдать волнения. Сам он Линку прекрасно знал и очень любил. — Лучшая Двойрина подруга. Одноклассница. Почти сестра. Такая глупая история… Ее никто не принуждал уходить в гетто. Она по документам числилась украинкой. Забавно так, мне Двойра говорит, мол, «ты же Линку знаешь: светлоглаза, щекаста, на голове — три волосины», а я не могу избавиться от ощущения, будто она свое отражение в зеркале описывает. — Галочка в ответ, естественно, даже не улыбнулась, и Морской продолжил: — Ну вот, значит, Линка решила ни в какое гетто не идти. А брат ее младший — пошел. Куда деваться. И сам по документам еврей, и жена — ярко выраженная. И дети. И вот Линка, когда еврейская колонна шла на ХТЗ, вышла вместе с остальными харьковчанами посмотреть. Увидела семью брата и… не смогла остаться жить. Бросилась к племянникам и присоединилась к колонне. Это был последний раз, когда ее видели соседи. Они потом эту историю Двойре и пересказали. Ну тише, тише!

Галочка уже горько рыдала на плече у мужа, а он успокаивал, стараясь оттащить жену подальше от проходного места вестибюля.