Пленники Сабуровой дачи

Дверь в подвал была довольно крепкой и, сколько ни колоти, кажется, совсем не передавала звуки внутрь. Пришлось дотягиваться сквозь прутья решетки до утопленного в объятиях цокольного цемента оконца. Стук получился тихий и жалобный.

— Васеш, заходи, открыто же! — раздался женский голос изнутри.

Следователям стало неловко.

— Это не Вася! — прокричал Коля в окно. — Но нам все равно надо с вами поговорить!

Анна Яковлевна оказалась совсем молоденькой и невероятно худой. Кажется, она тоже была немного не в себе. Смотрела искоса, говорила не совсем внятно. Зато даже не думала отпираться. Представившись на всякий случай сотрудниками больницы, разыскивающими сбежавшего Васька, гости, нелепо топчась у входа и отказываясь проходить, чтоб не разносить грязь с сапог по всему помещению, получили сразу все ответы.

— Да, братик приходил. Представляете! И яблок мне принес. Его соседка из дома на углу увидела, узнала и угостила — так обрадовалась, что жив! Сейчас время такое — все всему радуются. Освобождение же! — В миске на столе, стоящем почти вплотную к входной двери, лежало одно яблоко, и хозяйка, словно вспомнив, схватила его и надкусила. Потом смутилась, положила обратно, протянула миску гостям. — Угощайтесь!

— Спасибо большое, — аккуратно отказался Коля. — Мы не голодны.

— Везет! — хихикнула хозяйка. — Я знаю, что вы сейчас ругаться будете на Васька. Нельзя больным из больницы убегать. Но вы поймите, мы должны были увидеться. Он, как узнал, что я жива, всю ночь не спал. Собирался на следующий день отпроситься ко мне по всем правилам, но наслучалось всякое, ждать уже невмоготу было. Он прям с утра и побег. Он в больнице останется, вы не думайте. У меня тут, сами видите, места нет и духота. А у него здоровье слабое, надо лечить. Потом, когда нас в квартиру переселят, я его, конечно, заберу. Переселят ведь? — Коля неуверенно пожал плечами, Опанас отвел глаза, но хозяйка не обратила внимания и продолжила говорить. — Я так рада, что его спасли! Отца у нас никогда не было, а мама давным-давно в детдом нас отдала. Ее на север работать послали, нас взять нельзя было. Переписываемся иногда, и все. Но ее можно понять: для таких, как мы, в детдоме лучше содержание. Я старше Васьки на восемь лет. Как выпустилась, осталась в школе, куда наши ходят учиться, работать, чтобы за ним присматривать. Уборщица — человек уважаемый в нашей стране, не то что раньше было. Да? С тех пор я не Анюта, а Анна Яковлевна. А что? Мне нравится. Я, знаете, чуть сил наберусь, пойду к вам в Сабурку в ноги кланяться тем добрым женщинам, что Васька спасли. Он так любовно о них рассказывал. Что? Где сейчас? Гуляет, говорю же. Я знаю, что нельзя, но пусть уж, а?

— Раз знаете, что нельзя, почему не сообщили, куда следует, о том, что он нашелся? — сердито спросил Опанас.

— Так брат же, — Анна Яковлевна улыбнулась с нежностью и отвела глаза. — На братов не ябедничают. Да вы не волнуйтесь! — Она сама вдруг страшно разволновалась и вся задрожала. — И не браните его сильно! Он придет. Я точно знаю. Или ко мне, или домой в больницу. Он дорогу знает. Погуляет чуть-чуть и вернется. Он мальчик ответственный.

— А где он может гулять? — терпеливо поинтересовался Коля, мысленно сердясь на коллегу — видит же, что гражданка путанно говорит, зачем сбивает грозными вопросами.

— Гулять, конечно, может, где угодно, но думаю, он животных смотреть пошел. Он с детства животных очень любит. Я даже деньги ему на билет в зоопарк дала. Ну и что? Не каждый день же братов умерших встречаешь. Один раз можно. А после зоопарка он наверняка в Госпром пойдет, обезьянок кормить.

— Что? Каких обезьянок? — тут Горленко и сам не удержался от лишних эмоций. — Там вроде в Госпроме не работает сейчас никто.

— Да разве ж, коли бы работали, я их бы обезьянками звала? Вы думаете, я совсем дурная, да? — Анна Яковлевна обиженно отвернулась. Пришлось долго успокаивать ее, заверять в безобидности намерений, извиняться. Наконец она объяснила. Вернее, думала, что объясняет:

— Весь город знает. Немцы, когда пришли, зоопарк открыли, но смотреть там было не на что. Животным плохо было под немцами. У них ведь душа тонкая, они любую лють чуют. И вот однажды собрались Гектор, Розка и Дези — три наши самые отважные макаки, — прорвали сетку и ушли жить в Госпром. В шкафу одного из кабинетов домик себе оборудовали. С выбитыми стеклами, конечно, холодно, но у макак же шерсть густая. Так всю оккупацию в Госпроме и прятались. Сколько немцы на них облавы ни делали — все безрезультатно. Один раз полицай даже ранил Дези, но девочка ее выходила.

— Какая девочка? — вырвалось у ошарашенного Коли.

— Так Розка же! Обезьянки — они люди, причем еще побольше, чем мы все. Они своих в беде не бросают. Хотя наши люди тоже молодцы. Ходили подкармливать макак два года. Заботились.