Долго там не просидишь — слишком холодно даже в связанной из шерсти горных коз толстой шали, но мне много и не надо. Только узнать о судьбе женщин, а потом…
Толком что делать потом, я не понимала. Сбежать из замка было невозможно, ведь ворота так и оставались закрытыми, а мост поднятым. Жить в заброшенных комнатах, ночами воруя с кухни еду? Долго ли я так продержусь?
Меня колотит от отчаяния.
И в таком состоянии я слышу хлопанье крыльев. Они словно прямо у меня над головой. Может быть, в самом деле. Когти драконов царапают крышу, под которой я прячусь. Если бы они умели разговаривать по-человечески, я бы услышала, о чем они ведут речь. Но они общаются страшным шипением и короткими взрыками.
А потом в зал, на который я смотрю сквозь узкую щель, начинают заносить свечи. Вижу, что среди слуг, накрывающих столы, остались только пожилые и грузные женщины. Молодых нет.
Когда они заканчивают выносить многочисленные блюда и расставляют их на длинном столе у камина, в зал заходят мужчины.
Множество мужчин, одетых в черную кожу с блестящими застежками на ней.
А вслед за ними — он.
Даррак Безжалостный.
Он высокий, хоть и не выше всех. Но он статный, и глаза его горят жестоким огнем.
Он проходит к противоположной от камина стороне зала, где для него стоит высокое кресло, садится в него и тянется к столу, забирая оттуда крепкое красное яблоко.
— Начнем, — негромко говорит он, и разговоры стихают. — Я велел собрать всех молодых женщин замка. Пусть зайдут.
В абсолютной тишине, нарушаемой только шелестом одежды, через парадные двери в зал заходит десятка три девушек. У нас раньше было много слуг, но с началом войны никто больше не хотел идти работать в замок. Поэтому совсем молодых мало. Нора, Тэна и Агна самые юные, им едва исполнилось восемнадцать. И я. Мне двадцать. Но меня нет внизу.
Остальные старше. И выглядят от голода не очень хорошо, но дракону, похоже, на это плевать.
Он наклоняется, опираясь на колено, жадно вглядывается в стройный ряд женщин, стоящих перед ним и командует:
— Повернитесь задом.
Они вразброд отворачиваются, но с явным облегчением. Даже мне не по себе от его черного взгляда, сверлящего их, а я далеко.
— А теперь задерите юбки и нагнитесь.
Кто-то громко, в голос ахает.
Остальные начинают шуметь, а молодые драконы, столпившиеся у трона Даррака — смеяться грубыми голосами.
Отбор гарема
Я сама еле удерживаю возмущенный возглас, ошеломленная таким предложением. Там, внизу, среди прислуги есть и благородные дамы, оставшиеся жить в замке, когда их мужья ушли с лордом на войну. Не привыкшие к бедной жизни, они все пять лет стараются держать голову прямо и не забывать, что главное в леди — гордость.
А тут такое!
Суюсь к смотровой щели поближе, горю гневом, от которого даже температура повышается и мне не так холодно здесь, под потолком.
Вижу, что часть молодых девушек пытается отойти к дверям, но им навстречу идут мужчины, затянутые в черную кожу и с наглыми ухмылками. Они приближаются, расставив руки, и чтобы не попасться им, приходится отступать все дальше, собираясь в толпу в центре зала, как раз напротив Даррака, который сидит, оперевшись на локоть и смотрит на это все черными страшными глазами.
У меня от ужаса сильнее бьется сердце, когда я его вижу.
Но сейчас он смотрит не на меня. Он смотрит на нестройный ряд девушек, которые стоят в центре зала под плотоядными взглядами десятков мужчин и растерянно оглядываются. Они ищут, кто их защитит. Но, увы, все наши защитники отправились на войну. Чтобы эти черные драконы никогда не пришли в наш дом и не унизили нас.
Если они все-таки пришли, надо признать, что пора перестать надеяться.
Все наши мужчины мертвы.
И мы вслед за ними выпьем чашу унижения и боли. Только нашу, женскую. Особенную.
Вот ее уже подносят тем, кто толпится внизу: драконы в черном по жесту Даррака разворачивают всех спиной к нему и деловито, словно давно и не раз это делали, заставляют наклониться. А потом задирают юбки им на голову.
Даже отсюда я слышу громкие всхлипы.
Слышу и возмущенные крики, а потом щелчок короткого хлыста, с которым выходит один из драконов — этого я тоже начинаю отличать от остальных.
Он выглядит старше всех, и уродливый шрам пересекает его голову, словно ему пытались раскроить череп. Одна половина волос по одну сторону шрама у него черная как смоль, другая — совершенно седа. Когда он скалит ослепительно белые зубы, мне становится страшно. Я не вижу его глаз отсюда и не стремлюсь.
В руках у него хлыст, который он все чаще пускает в ход, убеждая стеснительных девушек присоединиться к тем, кто покорно позволяет их унижать.
Мне не видно то, что они показывают Дарраку, я вижу только заплаканные лица, закрытые юбками головы, униженных женщин. И сама кусаю губы, понимая, что только чудом спаслась от того, что там происходит. Пока спаслась.
Единственное, что я понимаю — пощады не будет и я должна бежать. Хоть в лес. Только отсюда. Лучше замерзнуть зимой в землянке, чем остаться рабыней, которую рассматривают как скот на рынке.