Пляс Нигде. Головастик и святые

Стоит на пороге дед, две тыщи лет. Как дошёл и не рассыпался – загадка. Опёрся на палку, дышит тяжело, на груди брякают медали. Я ему говорю:

– Вы зачем такие тяжести носите? Надорвётесь.

– То жизнь моя, – шепчет дед.

Я заржала. Нарисовался Кощей, блядь, бессмертный.

– А смерть, – спрашиваю, – в яйце?

– Ядра, милая, у меня калёные. Хочешь потрогать?

– Ага. Сейчас потрогаю. Кочергой.

– То-то звону будет, как на Пасху, – взбодрился, смеётся. – Присесть бы, что ли, пригласила?

– Не могу. Вы жопу замараете или порежете, не дай бог. Видите, порядок навожу.

– Не журись, – угнездился на чемодане. – Бабы скоро придут на помочь. Занавеси, тарелки – всё притащат. А ты, хочешь, мы с тобой, чтоб не скучать, книжку почитаем? – и достаёт из штанов амбарную книгу. – Я вдоль по речке хожу, на чудь гляжу, в юртах ночую, картинки рисую.

Потом я узнала, что дед, когда заводится, начинает говорить стихами. А в книжке у него была сплошная рукописная похабщина. Рисунки пронумерованные сделаны цветными карандашами. Женщины там и мужчины, молодые и не очень, все узкоглазые, кто друг на друге верхом, кто боком пристроился, а кто – раком. И ещё всяко-разно. И даже крупные планы, как в настоящей японской порнухе. Дед страницы листает, бормочет:

– Глянь-ка сюда, тебе понравится, мужик-самоед и его красавица. Сидит в обласке на большом елдаке. Оба проклажаются, на волнах качаются. Мужик не шелохнётся, а то лодка перевернётся.

– Что же они не сойдут на берег? – спрашиваю, разглядывая рисунок с девкой, которая голыми ногами обхватила бёдра мужика на дне лодки. – Неудобно же.

– Да ты попробуй сначала, чтоб тебя так раскачало. Речка ласковая, на волнах подбрасывает. Ты раскорячилась, дыркой горячей на хер залезла, сладко и тесно. Хотя не гребёте, а в рай попадёте.

Заболтал дед, засмотрелась я на картинку, себя в той лодке представила – и не заметила, как трусы намокли. И как Вовка зашёл. Поворачиваюсь, а у него глаза по полтиннику. Старый хрен рядом не просто так сидит, – сунул руку мне под юбку и гладит жопу. Срамота, хуже японской порнухи. Да ещё окно разбито.

12

Чёртовы ворота

Утро туманное, динь-динь-динь, в огороде пацан таскает за рога козу с колокольцем. Коза, едрёный олень! Пятнадцать лет назад мир вывернулся наизнанку.

Прямо на второй день нашей с Кочерыжкой жизни в деревне это было. Накануне убрались в избе и получили от местной общественности перину мягкую, как туман. Наутро ввалились в дом три весёлые бабы, у каждой чёрные волосы заплетены в две косы. Принесли хлеб и стерлядь на завтрак. Хохотали, накрывали стол и через стенку спрашивали у Кочерыжки, сколько я за ночь ей кинул палок. Кочерыжка ещё со вчера стеснялась от того, как деревенские сексуально озабочены темой ебли.

Надел я штаны, пристегнул деревяшку и пошёл на берег. От стерляди отказался. Пускай ведьмы сами её жрут.

У реки по пояс в тумане стояли лучшие люди села. Дед Герой, конечно. А ещё Ленин, Трактор, большой мужик – ноги колесом, Седьмой, Молодой Мафусаил и другие. Обсуждали новости. Будет Ельцину импичмент или нет? Поручкались со мной, стрельнули закурить и продолжили.

– Коммунисты мудаки, – задумчиво рассуждал Трактор. – Ельцин бандит. Из чего, спрашивается, выбирать?

– Ельцин вор, – возражал ему Ленин. – Ему до нас дела нет, потому что у нас украсть нечего. И хорошо. Живём сами, как можем. Бандиты, Трактор, под красным флагом ходят. На флаге – орудия пытки: серп, которым бьют по яйцам, и молот – для бабского пола.

Ленин пострадал от советской власти дважды. В молодости был опалён дыханием ядерного взрыва, при Горбачёве – судим за бражку и самогоноварение. Его стоило назвать Рейганом – по причине оголтелого антикоммунизма. Но старое прозвище уже прилипло.

– Вы бы лучше пристань починили, – вмешался в ихнюю политинформацию Седьмой. – Заладили с утра “ибичмент, ибичмент”. Лишь бы не работать. В колхозе хоть чё-то заставляли делать. Теперь маемся на этой свободе, как говно в проруби.

– А ты езжай, Сёмочка, в мир, – прошелестел насмешливо Герой. – Найди себе дело. Займи ум вопросами.

– Ты же знаешь, я в мир не верю.

– Чем хочешь клянусь – он есть. Я там бывал не однажды.

– Тебе, мудозвону, и подавно не верю.

– А в Ельцина и Зюганова веришь?

– Нет, конечно. Это просто картинки в телике.

– А телик откуда?

– Из магазина.

– Значит, в магазин ты веришь?

– Не-а. Просто знаю, что телик оттуда.

– Во что же ты веришь, Сёмочка?

Седьмой пошевелил бровями и ответил:

– В бога.

Все загоготали. Это, похоже, была козырная шутка, типа “мы начинаем КВН”. Я не просёк, в чём юмор, но ничего – стою, курю, дипломатично сплёвываю на землю. Всем видом излучаю желание и готовность узнать побольше о жизни вверенной под мою деревянную руку территории. Тогда Молодой Мафусаил, дядька непонятного возраста с бородой до пупа, который выпирал у него сквозь дыру в майке, как фига, на меня посмотрел и говорит:

– Ну что, Головастик? Ты начальник, тебе его и кормить.

– Кого?

– Бога нашего.

13