Пляс Нигде. Головастик и святые

Я ценю красивые приколы. Включил петросяна и давай расспрашивать. Что он ест? Сырое или варёное? С ложечки кормить или обучен использовать вилку-нож? Только моё выступление им не понравилось. Помрачнели мужики. Вижу, что не туда заехал, и прикусил язык. Молчу, и они молчат. Молчали долго, я уже начал забывать, о чём разговор, когда Трактор хлопнул меня по спине и говорит:

– Айда!

Серьёзные такие, как на похороны, мы пошли… Хотел сказать, по главной улице, да только никаких улиц в Бездорожной нет. Избы, как грибы, раскиданы по холмам, по оврагам… Будто бы их не строили, а они сами выросли, где захотели. То есть полное ощущение, что живые. Подходишь к дому, а он на тебя смотрит. Хочется поздороваться. Но я сдерживался, чтобы за дурака не приняли.

Удалились мы из деревни туда, где начинается кладбище. Но к могилам не пошли, на тропинку свернули и вниз спустились на сорок шагов. Я про себя считал шаги от волнения души и медвежьей болезни. Сильно хотелось в кусты по большому делу. Но тут явно был не тот момент, чтобы проситься на горшок.

Потихоньку, и сперва для меня почти незаметно, мужики начали как-то чудно топать правой ногой. Ударят о землю, потом – мягкий шаг левой, и снова удар. И с каждым шагом всё сильнее. Маршировали они такой раскорякой очень ладно, даже хилый Герой не выбивался из общего ритма. Я не знал, повторять за ними или воздержаться. Решил без команды не совершать лишних движений, шёл как обычно, только чуть сзади.

Потом все резко встали. Слева и справа от тропы торчали два берёзовых столба выше человеческого роста. Мужики по-бычьи наклонили головы и загудели хором. Каждый при этом гонял во рту языком длинные нерусские слова. Вот такие как будто:

Косолятап лоожогу колбасэм сельчимдолил

До бесконечности. До звона в ушах и полного изумления. Я слушал, слушал – и тоже загудел с ними. Что, думаю, так стоять? Вдруг откуда-то коза чешет с колокольцем на шее. Мимо нас, между столбов пробежала, и – брык на бок. Глаз закатила, язык вывалила, лежит. Талгат видит, что всё в порядке, идти можно, и командует:

– Айда!

Пошли сквозь чёртовы ворота, как положено, гуськом. Первым Талгат, за ним дед Югра, дальше Семгет, Молодой Ирулка, Ленин и другие. Последним я, Чумбол. Это из-за меня черти так долго не засыпали, хотели новенького посмотреть. А как услышали, что я тоже пою шаманские стихи: “хоть бы эти два чёрта поскорее заснули, я бы тогда прошёл”, то узнали во мне тётыпыка и немного задремали. Козу только спросонья убили. Но это ничего, мы ей потом хорошую песню споём, и смерть-чурма пройдёт.

Хоть и опасно глядеть через плечо, когда ты между чёртовыми воротами и боговым амбаром, я всё-таки поглядел. Русская деревня спала. Они всегда спят, красноглазые люди без памяти. Только водка даёт им силу проснуться и запрыгнуть на вторую-третью ветку Великого дерева, но от водки они такие кураскытылые, что верхние духи пугаются их уродства и сбрасывают с дерева. Тут все друзья ко мне повернулись, и я даже застонал, увидев их лица. Такие они были курасымылые – красивые, будто из воды вынырнули. Дед Югра произнёс положенные слова:

– Чумбол, в радостный день идёт твоя душа. Нун ждёт.

И сунул мне в руку нож. В правую. Только я хотел сказать, что деревяшка железо не удержит, как вижу: рука у меня живая, тёплая, и нож сжимает крепко за оленью рукоятку. Чурма и сома – две стороны одной шкуры. Русские, и те из нас, кто забыл стихи, укрываются чурмой. Другая сторона им не видна. А сома – радостная, всякому даёт хороший ум. Встал я спиной к друзьям, лицом к нунмот. Дом его круглый, на красивой ноге, вход маленький, как дырка юной неттек, ещё не рожавшей. Он сидит внутри, наш Нун. Его русские долго обижали, мучали, говном кормили, но за сто оборотов неба убить не смогли, сами умучались и заснули.

К деревянной ноге нунмот за лапу привязан заяц. Я подошёл, сначала, как положено, верёвку перерезал, потом сразу горло. Крови заячьей в ладонь набрал и смело руку засунул в мот. Знаю, что если нуну не понравится – откусит. Это всегда испытание для тётыпыка. На ощупь измазал его рот, а сам дрожу. Но ничего, обошлось. Он милостиво поел, каменных зубов не стиснул.

Вечером Кочерыжка спросила: почему это у меня на протезе кровь? Я ответил, что с почтальоном подрался.

14

Ночной полёт