Пляс Нигде. Головастик и святые

Я не знал, как объяснить Ленину свою задумчивость. Стеснялся честно признаться, что с последнего времени боюсь отлучаться из Бездорожной, зверски ревнуя Кочерыжку. Она у меня бешеная, если чего-то захочет – на дороге не стой и вопросов задавать не моги. Но глаза-то есть – вижу, как они с Кончаловским каждый день сообщаются. То из леса идут вдвоём – грибы собирали. То сам я нарочно прогуливаюсь мимо избы диверсанта-изобретателя и наблюдаю в окне Кочерыжкин профиль. Тревожно в таких обстоятельствах покидать свой участок. Путь в район, да там покрутиться, – три дня. Изведусь, как Отелло, за это время. Если же найду динамит, то буду вдвойне опасен для себя и окружающих. С другой стороны, жизнь – явление временное, все умрём. Сопли жевать неконструктивно, и место подвигу должно быть.

– Поеду! – отвечал после долгой задумчивости. – Только не в район. Ты говоришь, пудинские в конце лета хотят напасть, как фашисты на Польшу? Успеем, значит, достать взрывчатку. Или сами приготовим. Я читал в библиотеке милицейской школы роман “Таинственный остров”, про мужиков, которых воздушным шаром занесло в места похуже наших. Там написано, как сделать бомбу. Нужно взять из тюленя жир, ошпарить азотной кислотой…

– Ты рехнулся, что ли?! – перебил меня вождь нашей самообороны. – Какие здесь тюлени?

– Неважно! – стукнул я деревяшкой по столу. – Свиньями заменим. Свиная взрывчатка должна быть ещё убийственнее. Знаешь, какая сила нитроглицерин? Полстаканом можно взорвать Кремль! Кстати, налей и выпьем за мою удачу. На рассвете отправлюсь в Пудино.

– К бандитам?! – ахнул Ленин.

– А что? Моя личность им неизвестна. Поеду в гости к золовке, прописанной в тех местах. Типа, сблядовать, а на самом деле – Штирлиц. Прогуляемся по узкой колее, срисуем диспозицию.

– Не раз и не два говорил я на пристани и в сельпо, что молодёжь прыгнет выше нашей головы! – воскликнул Ленин, поднимая стакан.

До рассвета я не смыкал глаз, как стахановец в ночную смену: всё подкидывал Кочерыжке в мартен. Пусть, думаю, без меня поменьше думает о моём сопернике.

18

Конец великой степи, время наньбэйчао

А на рассвете вышел и пошёл. У нас в лесу не заблудишься. Просто иди к северу и обязательно попадёшь на дорогу. Прямее всего, если у тебя слева будут Рукибога, а справа Царская могила. Но там жутковато. Топать надо глубоким оврагом, над которым смыкаются деревья, и даже в солнечную погоду не видно ни рожна. Под ногами чмокают жабы, со всех сторон скрипят сосны, над головой икают кукушки, лес – разговаривает. А ещё там живут пауки, как будто из фильма ужасов, здоровенные. Если не изворачиваться от их сетей, то вся морда скоро будет обтрухана клейкой дрянью. Противно.

Через пару километров этого кросса по пересечённой местности я совершенно заёбся и взмок. Что я вам – чемпион, что ли? Покурю вон, на склоне в глубоком мху, и дальше потопаю. Только улёгся – накрыла такая усталость, что за сигаретами в карман идти лень. Не заметил, как вырубился.

19

Увидел во сне большой Город, где никогда не бывал. Москву, не иначе. Наверняка. Там ещё на углу горела красная буква М. Я мимо иду, весь такой уверенный, на вокзал, в кассу, беру билет до родной деревни, куда в моём сонном воображении провели железную дорогу. И называется она теперь – станция Правда. Забираюсь в вагон, где народу немного, ну как если бы во всём поезде ехали только бездорожинцы.

День стоит яркий, солнечный, типа бабьего лета. Мимо окна, когда мы неспешно трогаемся, проплывает жёлто-бурый лист, давно засохший на ветке и только сейчас оторванный порывом ветра. Он похож на боевую ладью с зубчатыми бортами, плывущую посередине неба в прозрачной глубине, среди белых облаков, которые, клубясь, застывают наподобие древних башен. Понимаю про себя, что наверху есть летающий переменный город, куда и направляется лодка-лист, как послание из нижнего мира.

Наблюдая полёт лодки-письма, я не скоро замечаю одну странность – в вагоне тихо. Почему-то сюда не забегают продавцы собачьих носков, китайских зонтиков, церковных календарей, волшебных тряпочек, стирающих любую гадость, авторучек с чернилами для шпионов и батареек, живущих вечно. Удивляет меня, что не слышно скрипачей и гитаристов, которые на колёсиках тащат за собой музыку, не видно побирушек, клянчащих на операцию больному ребёнку, и погорельцев, которым нужен билет до Тулы. Пирожки и газеты не носят, остановки не объявляют, билетов не проверяют. Пассажиры телефонами не играются, едут задумчиво, глядя прямо вперёд.

В тишине слышно дыхание соседей, да ещё за окном свистит ветер, гоняя волны по бесконечным ковылям. Под куполом синего неба, до самого горизонта, раскинулась степь. Снаружи по-над насыпью, словно вагон вывернули наизнанку, летят отражённые в оконном стекле пассажиры. Тихие и лёгкие ангелы дальних странствий. Призрачные кочевники. Небесная золотая орда.