Пляс Нигде. Головастик и святые

Вообще-то они с детства мне снились мёртвыми. Такой был кошмар. Иногда снилось, что сижу в тюрьме за то, что их убила. Вылетала ночью из кровати и обнимала мать. С рёвом: прости, мамочка! А ей спросонья всегда неохота было выяснять, за что “прости”. Днём она беспокоилась, что не хватит денег, или что душманы отца рубают в капусту где-то в далёком Чучмекистане.

Конечно, я помню отца. Он бывал. Куклы, тряпки, обнимашки, крики “кто на свете всех милее?” – всё было. Но цирк уезжал – отца ждала машина, всегда ночью или рано утром, – а клоуны оставались. И мотали на ус: не можешь удержать радость – лучше и не начинай.

В школе у подруг почти ни у одной не было отцов. У Ленки был, но она всегда страдала, что мать на него вечно орёт. За что? А просто под рукой. Кино и немцы эта ваша семья, хуже, чем у Льва Толстого. Кто-то обязательно куда-то торопится и что-то важное боится забыть.

Была бы я сейчас с ребёнком – и что такого? Вовка незлой, взял бы меня в любом количестве. Когда мы познакомились, мама была ещё живая, но уже доходила. Женский рак. Хирурги её покромсали и бросили. Химия не помогала. За полгода до смерти выписали морфий. А она, трусиха, боялась уколов. Даже слышать не хотела о том, чтобы колоться самой. Меня попросила.

Хорошо помню тот день. Я пришла, она стонет и дрожит – больно ей и страшно. Всю жизнь была трусихой, а тут ещё умирать. Но после укола случилось чудо – я увидела хорошую добрую маму, очень спокойную, понимающую. Маму, с которой можно разговаривать – и она слушает.

Это мне так понравилось, что я решила попробовать сама. Только один разочек, конечно. Потом – другой, третий. Кончилось тем, что мы, как две наркуши, сидели под кайфом и болтали обо всём на свете. Смеялись и плакали в обнимку. Мама обещала, что будет заботиться обо мне с того света, где смерть уже позади, и душа свободна от страха.

8

Такое было удивительное время, как счастливый сон, – та весна, когда мама исчезала, а Вовка водил меня в кино и читал стихи русских поэтов.

Мы вот как познакомились. Он пришёл в кафе, где я работала, сел за пустой столик. Вдруг подвалила компания урок в наколках. На районе у нас полно этого добра, индейцев разрисованных. Трое их было. Сели туда же, где Вовка. Я принесла, что заказали. Им водку с пельменями, ему пельмени без водки. Меню в нашем кафе простое, можно не читать. Урки выпили, закусывают, а Вовка замер над своей тарелкой. Они спрашивают: ты чё не точишь? Вовка посмотрел на них и говорит: мне западло! Они вскинулись: за базар отвечай! А Вовка им: отвечу! Я прислушиваюсь, мне стало интересно, что этот рыжий наплетёт. И слышу, как мой будущий законный супруг разговаривает с блатарями на их родном языке:

– Шкур дерёте?

– Ну.

– Вафли за щеку берут?

– Ну.

– Потом приходят сюда и ложки суют в поганый рот. А я не защеканец. Мне западло.

Развёл, как детей в цирке. Эти трое молча встали, кинули деньги на стол и ушли. Я не удержалась, подмигнула ему одобрительно: мол, ты, рыжий, даёшь! Он, такой довольный, подозвал меня:

– Будьте любезны, барышня, уберите за этими гражданами.

Сваливаю на поднос тарелки и говорю ему на “вы”, хотя самой смешно:

– Не боитесь, что они за углом ждут, когда вы пообедаете?

Он головой качает:

– Знаю секрет.

– Какой?

– Могу рассказать. По телефону, если дадите номер.

В тот раз я ничего ему не дала, типа девушка гордая. Но запомнила. И он на меня запал, приходил каждую мою смену. Хорошее было время.

А те чучела в татуировках ему всё-таки наваляли как-то вечерком. Но Вовка не расстроился. Он не из таких.

9

На крыльях мечты

В Бездорожной люди живут мечтательно. У семидесятилетней Матрёшки всю жизнь была мечта насрать мужу на лысину. Выходила за кудрявого. А он возьми да облысей на третьем году совместной жизни, после ядерного испытания в соседнем районе. Молодая жена приняла этот факт за личное оскорбление. Прозвала мужа Лениным. За ней все подхватили.

Но до поры, кроме тихой матрёшкиной ненависти, Ленину ничто не угрожало, пока в девяносто втором с Дальнего Востока не дембельнулся Кончаловский. Был он внук, не то правнук, деда Героя, который нарисовал самоедскую камасутру. А свою кликуху вот как заработал. Служил парень в Находке военно-морским киномехаником. Тогда ещё крутили кино на плёнке, которая почти каждый сеанс рвалась, будучи изжёвана множеством кривозубых советских проекторов. В будке имелся особый станок, чтобы на скорую руку латать киноленты. Потому что матросы являлись в кино подрочить на фильмах “дети до шестнадцати не допускаются” и орали матом, если бабу на экране вспучивало пузырём или вместо жопы маленькой Веры загорался белый свет. Могли подняться в будку и настучать по ушам. Хотя кто виноват, что такая техника?