Пляс Нигде. Головастик и святые

Дорога шла вверх. Нудно и медленно мы ползли к вершине холма, с которого открылся вид на убогие домики, мерцающие огнями сквозь вечернюю дымку.

– Это Бездорожная? – сквозь зубы спросил о. Роман.

– Нет ещё. Бездорожная – завтра. Это Смолокуровка, другая мёртвая деревня, где мы ночуем.

– Вы не предупреждали!

– А вы не спрашивали.

– Почему в домах свет, если она мёртвая?

– Потому что люди живут. Да, Любаня?

– Генератор, – пояснила красавица.

Автобус остановился возле избы на краю населённого пункта. Из бочки вышли двое мужчин, через люк им подали звенящий ящик, который они осторожно взяли и понесли к дому.

– Пойду, – объявила Люба.

– Давай, Любовь моя. Мы сейчас к Бороде, мигом устроимся, а в полночь я буду под твоим окном.

– Нахер ты мне сдался! – ответила она и хлопнула дверью.

– Божественная гопота, – улыбнулся ей вслед Головастик.

41

Мы поехали дальше и расстыковались с “автобусом” на противоположном конце деревни. Безмолвный водитель, намотав на шею трос, залез к себе в кабину, и цистерна с людьми (я представил, как на время путешествия они, словно терминаторы-2, переходят в жидкое состояние) укатила в темноту.

Человек, звавшийся Бородой, встречал нас у ворот. На груди его, поверх камуфляжной куртки, уютно лежала широкая лопата седых волос. Обняв Головастика, он крепко сжал мою руку и поклонился о. Роману, как будто знал, что святой отец не любит прикосновений.

На заборе висело два ярко-оранжевых резиновых костюма с вертикальными строчками иероглифов от горловины до пояса. Во дворе тарахтел дизель, производивший электричество. Под навесом стояли квадроцикл с огромными колёсами и карликовый экскаватор на гусеничном ходу. Над крышей дома в лунном сиянии поблёскивала спутниковая тарелка. Похоже, что деревня, отмучившись в колхозной жизни, после смерти попала в кулацкий рай.

– Технопарк! – восхищённо сказал я.

– Япония, батенька! – похвастался хозяин. – Настоящая, обратите внимание. Нам тут мэйд ин чайна ни к чему.

На крыльце ждала с фонариком невысокая крепкая женщина лет пятидесяти. У неё было загорелое лицо и весёлые глаза.

– Кости целы? Не поломались в наших ямах на дороге? Заходите, – пригласила она и обернулась к мужу. – Дед, народу много, а водка кончилась.

– Сейчас отправлю пацанов.

– Не надо, – остановил его Головастик. – Мы пойдём с Марией. Покажу ему ваш ночной магаз.

Я согласился. Хотелось размять окостеневшие ноги. Комары угомонились.

Техногенная Смолокуровка в темноте выглядела не страшнее, чем Сколково, где меня однажды побили на фуршете инноваторы из Мытищ.

Хозяева под белые руки, почтительно, увели в дом отца Романа. А мы вышли за калитку и

42

вальяжной деревенской походкой направились к так называемому центру деревни. Шли молча, вдыхая сырой грибной ягодный болотный дух. Было хорошо, хотелось философствовать:

– Пан Головастик, вы не знаете, почему в России мёртвое живее всех живых?

Он остановился и положил руку мне на плечо.

– Молви ещё раз, Мария, ты не демон?

– Простите?

– Так хорошо говоришь по-нашему, что я не понимаю: откуда ты такой взялся? Смотрю – вроде бы нормальный пацан; а может – и казачок засланный. Честно скажи: ты эфэсбеэшник?

– Ну что вы! Я гражданин Евросоюза. Паспорт хотите?

– Не смеши меня, гражданин! Его что – трудно нарисовать?

– Не знаю, не пробовал. Но как вы думаете, вот такому ФСБ может научить своего агента? – сделав шаг назад, я встал в позу чтеца и огласил сибирскую глушь декламацией:

Wzrok twój, nawykły do świata i słońca,
Może się trupiej nie ulęknie głowy,
I może raczysz cierpliwie do końca
Grobowej dosłuchać mowy?[12]

Читал и думал про себя: зачем я выделываюсь? Допустим, он не поверит. Ну и чёрт с ним! Польша терпела несчастия похуже, а гонорар мой гарантирован банком Ватикана. Я не обязан искать популярности среди местного населения. Конечно, жизнь в Гулаге сводит с ума. Даже я спятил – читаю Мицкевича деревенскому параноику. Впрочем, он получал удовольствие от издаваемых мной звуков. По крайней мере, захлопал левой ладонью по правому плечу, когда я кончил.

– Браво, артист! Насчёт мовы я въехал, но кто и когда подвесил твоё русское болтало?

– Мама. Она была из СССР…

– Умерла, что ли?

– Почему вы так думаете?

– Ну, ты говоришь “была”.

– Говоря “была”, я имею в виду, что она жила в стране, которой больше нет. Как правильно выразить эту мысль по-русски?

– Выражай, как хочешь. Я понял.

– В 57-м году мама поехала учиться в Москву – и попала прямо на фестиваль. Это был великий праздник. Две недели все пели и обнимались. Она заметила, что чаще всего обнимается с одним и тем же поляком. Наверное, ей бы так просто не дали выйти за иностранца, но мама сама была из польского рода. Ссыльные.

Головастик кивнул понимающе.

– Знаем. А дальше у них пошли дети фестиваля?