Пляс Нигде. Головастик и святые

– Дитя фестиваля. Единственное и долгожданное, родившееся только через пятнадцать лет, когда случилось одно интересное событие. А хотите, пан Головастик, я расскажу вам свою жизнь с самого рождения? Присаживайтесь куда-нибудь.

Он зажал уши, потом замахал руками и головой, как будто отгоняя комаров, потом вдруг обнял меня:

– Прости, Адам! Прости, Мария! Должен был вас проверить. Если бы я тут сам на сам барагозил, другое дело. А то ведь за людей отвечаю.

43

– А люди все как один – гады, лентяи и пьяницы! Вот где эта сволочь, Шерло́к? – Головастик пнул дверь, закрытую на железную скобу с висячим замком.

Оказывается, мы уже давно стояли перед магазином. Я зажёг телефонный фонарик и разглядел вывеску с полустёртым словом “Колокольчик” над серой дверью. Головастик тряс её, громко крича:

– Отвори потихоньку калитку!

– Сейчас, – раздался голос из-под земли.

Дом покачнулся. Земля под нашими ногами задрожала. Откуда-то снизу большое нечто, вроде медведя, вылезло и щёлкнуло зажигалкой, осветив испитое лицо со следами брутальной мужской красоты и окурком в зубах. Человек прикурил, встал на ноги, превратившись в гору мускулов.

– Ключ не могу найти, – сказал он, зевая.

– Ну, Шерло́к, ну ты как всегда! Познакомься, Мария, это Шерло́к, брат мой из Новосибирска. Скрывается от организованной преступности.

– Все беглецы автоматически становятся вашими братьями, пан Головастик?

– Знаешь, сколько Шерло́к пересажал воров в законе? Он гениальный сыщик! Его мафия хочет грохнуть, только хрен найдёт. Потому что он два года прячется в нашем магазине. Открывай, чучело!

Бывший следователь взялся за скобу и рванул. Что-то хрустнуло, замок остался у него в руках.

– Вот я не понимаю, зачем ты дверь каждый раз запираешь? – проворчал Головастик.

В магазине он вёл себя как настоящий покупатель. Искал на этикетке пива срок годности, придирался к дизайну “Столичной”.

– Видно невооружённым глазом, что ксерокс. Палёная, сто пудов! Глянь, Мария. Они с Бородой охренели от жадности – сами себе продают разбодяженный спирт. И нас травят. Давай, морда, четыре бутылки и “Жигулёвского” ящик.

Гигант почесался, вынул из заднего кармана штанов калькулятор, посчитал:

– Тысяча шестьсот.

– Я убью тебя, лодочник! – закричал Головастик. – У меня жажда справедливости. Мне хочется выпить! На моих плечах груз ответственности. Я Атлант, понимаешь? Эх, люди, люди… Запиши там у себя.

Шерло́к, куда больше похожий на титана Древней Греции, достал из-под прилавка школьную тетрадь, карандашом накорябал цифру. Головастик рассовал водку по карманам.

– Бери, Мария, пиво. Тару вернём. Чао!

Но я оказался морально не готов к роли носильщика на тёмной дороге без фонарей. Деревянный ящик разъезжался в руках, утрачивая геометрические формы. В третий раз споткнувшись, я выругался, и Головастик сказал:

– Бросай нахер эту мочу в бутылках. Зачем мы её купили? И вообще, куда мы идём? Я обещал тебе показать голую богиню.

Он не давал такого обещания. Я бы запомнил. Видимо, Головастик лишился душевного равновесия при встрече с продавцом-следователем. Этот Гулливер уголовного розыска, на первый взгляд, составлял отличную пару с красавицей Любой. И на второй тоже. Мой дедушка любил цитировать Камасутру: значение имеет не размер, а соответствие размеров.

– Покарауль водку, – Головастик выгрузил бутылки к моим ногам. – Я на разведку.

Головой вперёд кинулся в стену полыни, растущей вдоль дороги, и пропал

44

Le grand peut-etre

надолго, оставив меня одного под звёздным небом.

Первые четверть часа я наслаждался его отсутствием. Есть такие люди, которых очень много. Когда они рядом, чувствуешь себя букашкой их внутреннего мира. К вечеру этого дня мне начало казаться, что из Головастика сделана вся вселенная.

Когда он растворился в полыни, я посмотрел вокруг собственными глазами. Правда, было мало что видно, потому что темно. Зато в уши богатым потоком вливались голоса пространства. Ночная жизнь деревни звучала, как многослойный саундтрек.

Звук дизеля был замиксован с переборами гармошки и пьяненьким женским криком: “виновата ли я?”. Старик со старухой визгливо допиливали двуручной пилой своё дерево жизни. Петух напоминал, что ночь темнее всего перед рассветом. Где-то милые бранились – только тешились. Собака и самолёт выли дуэтом, как саксофон с контрабасом. Ветер хлопал форточками и ставнями в пустых домах, тряс зонтики укропа, которым заросли огороды. Где-то костёр стрелял искрами, и слышались молодые голоса.