Пляс Нигде. Головастик и святые

Здесь было по-другому. Огромные, жирные звёзды горели со всех сторон. Конские головы галактик вытягивали шеи из бездн. Во множественном числе. Темнота бездн была космического замеса, а кроме того, в ней зияли чёрные дыры. Но это невозможно описать. И никаких звуков. Просто зеро саунд левел. Сила тяжести отсутствовала, как будто ноги увязли в пустоте.

Двигаться по собственной воле было невозможно – только дрейфовать в потоке, сжимая бутылку, единственное напоминание о привычном мире, от которого я уплывал всё дальше, смеясь над своим жалким желанием отыскать точку внутри пылинки на краю вселенной.

– Борода! – кричал я. – Был бы ты хотя бы созвездием, может быть, кто-нибудь и знал о тебе!

Унесённый космическим ветром в бесконечность, я очень удивился, встретив в бесконечности Головастика. Он был как живой, только не дышал. Он сидел, словно зек, на корточках, вытянув перед собой единственную руку, выпучив бессмысленные глаза. Мне стало жаль, что его так безжалостно заколдовали. Выйдя из потока, я обнял его дурацкое холодное тело.

45

Под утро Борода глянул из окна и увидел нашего по́ляка, вдрабадан и в обнимку с роботом-экскаватором, которого Борода выписал из Японии, когда вбил в башку, что здесь водятся трюфеля на манер итальянских. Ему только повод дай завести новую игрушку. Трепал, что миллионы заработаем с этой электронной копалкой, умеющей по запаху находить под землёй капиталистические грибы, ну и выцыганил из общака восемь тонн у.е. Техноложество – его страсть, бывший инженер, чё.

Я уже час как вернулся от Любки, и копыта двинул спать, когда услышал через сон голоса. Борода допытывался:

– Где ты был, Адам?

Тот мычал что-то про костёр и мировое дерево. Мы потом догадались, что это наши парни, студенты, хулиганили. Дали просраться бедному интуристу!

Мы вообще-то сомневались отпускать их на учёбу в отдалённый канадский университет с эскимосским уклоном. Парни нашли в интернете грант – бесплатное обучение для малых народов Северного полушария. Тут же почувствовали в себе наклонность к самоедству и желание подвергнуться остякизму из русского народа.

На сходе мы несли им всякую хню, типа, широка страна моя родная, и что вам эта капля остяцкой крови в океане великой России, и зачем нужон этот проклятый Запад, когда тут и третий Рим, и второй Крым, и всё такое? Если честно, нас жаба душила. Обучение-то бесплатное. Но проезд, питание, то да сё. Вот и отговаривали с упором на национальную идею, гордость и патриотизм.

Однако пацаны нам ответили: великое уходит, малое приходит. Вашу великую державу, говорят, мы в телевизоре видали, под бой курантов, ничего в ней хорошего нет. Время империй вышло, кто умалится, как самоед, тот найдёт себе дело в новом мире.

Вот скажи, откуда у обычных, забитых жизнью родителей-алкоголиков берутся пацаны с такой чёткостью в мозгах? С такой убедительной силой в речах и поступках? Может быть, и правда наступает время, когда просыпаются спящие? Вот я же, например, проснулся.

46

Председатель е-шара

Это было, когда дед Герой в первый раз взял меня к самоедам. Мы поплыли на обласке. В такой лодке из цельного ствола дерева, вроде той, что Робинзон пытался сделать на острове. И, кстати, загадка, почему опустил руки? Наверное, росли не оттуда. Или Библию надо было меньше читать. На самом деле обласок – вещь простая. Рубят дерево, выжигают нутро, потом заполняют водой, чтобы растопырило бока, – и всё.

Герой рассказывал, что раньше, если терял в лесу дорогу, то искал реку и за два дня мастырил на берегу средство передвижения. А река сама выносила куда надо. Раньше, говорил он, вещи были умнее, особенно лодка и лошадь. И люди были умнее – доверяли им. Зимой на санях ездили в гости за тридцать вёрст, и никаких разговоров, типа, я за рулём, мне не наливайте. Пили, сколько хотели, падали в сани, говорили лошади “нно, пожалуйста”, и она сама, на автопилоте, возвращалась домой. Бывало, правда, волки перехватывали по дороге. А это тебе не гаишники! Тут мы с дедом заспорили: он считал, что волки лучше, потому что в них стрельнешь – и едешь дальше, а если ты, скажем, угостил дробью инспектора, то приходится полгода куковать в лесу, воздерживаясь от участия в светской жизни.

Остяки, о которых речь, живут хуторами. Одна семья – одно хозяйство на десять верст. Ближе им никаких соседей не надо. Когда в 33-м советская власть приказала им вступать в колхоз, они вооружились луками-стрелами и пошли брать Москву. НКВД всех, конечно, перечпокало из пулемётов у ближайшего села, но коллективизацию этих краёв тормознули, поняв, что остяк потому и называется самоедом, что лучше загрызёт себя насмерть, чем вольётся в трудовой коллектив.