Пляс Нигде. Головастик и святые

Неприятно было глядеть, как он кривляется. Аппетит пропал начисто. Я хотел бросить вилку на стол, но не мог сделать это простое движение и, ещё хуже того, не мог найти глазами свою руку. Только поворачивал голову направо – всё начинало расплываться. Я протёр глаза

50

и увидел поляну перед избой. Сидя на траве, бабы мыли посуду, дед Герой, держа в левой руке эмалированный таз, правой стучал по дну, изображая шамана.

– Эй! – позвал я. – Это сон или нет?

– О, сомневаешься! – обрадовался он. – Уже не такой дурак. Пойдём завтракать.

В избе на полу храпели бессознательные Николаи. Стол был сплошь заставлен почти нетронутой жратвой. Видно, вчера накидались стремительно. Они такие, речные люди, по огненной воде далеко не плавают. Сразу на дно. Поэтому закуска хорошо сохраняется. Вот только щучьи головы обсосаны начисто.

– Потому что вкусные, – пояснил Герой. – Опять же примета: щучью голову не доел – и свою не сбережёшь. Погляди сюда, – он взял со стола самый большой череп. – Тут у неё на темени крест. Эта кость появилась, когда щука на Оби попа заглотила. А эта длинная костяшка – меч воина, который с попом был. Это девка-чалдонка, которую поп хотел крестить, да не успел. А это, – он выломал из головы какую-то загогулину, – татарский князь, хотевший попа истребить, – он перемешал кости. – Можно по-другому рассказать. Вот копыто лося. Вот старуха несёт хворост в юрту. Длинная кость – это шест, на котором юрта держится. Видишь – голова одна, а историй много. Какая из них правильная?

– Да никакая!

– Молодец, парень! – обрадовался он. – Соображаешь. Теперь собери её обратно, как была. А я карасика пожую.

Он подвинул ко мне горку костей. Я догадался посмотреть сначала на свои руки. Обе на месте, но правая теперь остаётся в фокусе, не расплывается. Герой чавкал, пожирая рыбу, и вид имел такой, что он просто голодный дедушка, который дождался, когда бухарики отгуляют, и пользуется моментом, чтобы набить брюхо. Я опять посмотрел на детали щучьего черепа. В чём загадка, которую дед загадал? Видно, в том, что сложить их можно одним единственным способом. Истории разные, а голова – одна. Вот часы, скажем, собираются и так и сяк. Лишние детальки всегда остаются. Это общеизвестно. Но что отсюда выходит? Часовой механизм, по-разному собранный, покажет разное время. И ничего удивительного – время у каждого своё. Незаметная простому глазу разница между личной секундой, например, Головастика и, скажем, супруги его, Кочерыжки, на длинной дистанции жизни становится огромной. Вот и не думай поэтому свысока о секундах. Потому что у всех они разные. Тик-так. А голова одна. Это значит… Я понял, что сейчас наконец что-то пойму. Затем я понял, что уже давно понимаю. Ёптить! Это же моя голова! Единственная и неповторимая, которую старый хрен разобрал своими байками и в кучку передо мной сложил. Сам прикинулся, что он ни при чём, а я теперь сиди над этим лего. Одно неверное движение – и будет у меня вторая инвалидность, умственная. С ненавистью поглядел я на хитреца с карасём и гневно крикнул:

– Чтоб ты подавился!

Герой тут же поперхнулся куском, который обгладывал.

– Кость! – прохрипел он, разевая рот. – Вынь!

Из пасти у него разило табаком и луком. Когда я наклонился посмотреть, куда ему воткнулось, дед неожиданно харкнул комком пережёванной рыбы. Что-то больно кольнуло в глаз. Я сунул палец под веко, чтобы достать инородное тело,

51

и пробудился во дворе самоедской избы, возле потухшего костра. Бабы мыли посуду. Герой сидел рядом со мной, рассматривая рыбий скелет.

– Как думаешь, Головастик, – спросил он, – зачем нужен настоящий мир?

– Отстань!

– Пока ты спал, мир в тебя стрелы пускал. Я их вынимал, а что с ними делать, не знал. Потом взял и рыбку заново собрал, – он помахал скелетом. – Только мёртвая она. Это значит, в мире опять война. Мы сейчас тебя разбудим, но ты скажи, что такое война?

– Дед, меня в милицейской школе на экзаменах так не мучили, как ты сегодня.

– Война – это кошмар, – сказал Герой. – От которого нельзя проснуться поодиночке. Только всем вместе. Загостились мы тут, пора и честь знать. Только с хозяевами попрощаемся.

Из дома вышли четыре Николая, трезвые и умытые, в белых одеждах. Они спустились с крыльца и расположились передо мной на корточках. Дед сказал, что я должен им поклониться. Я кивнул головой. Нет, не так. Ты что? Это хозяева тайги! Они чистые, а ты полукровка. У тебя в жилах намешано с бора по сосенке: русский, остяк, татарин и ещё хер знает кто.

– Как же мне им кланяться?

– В землю.

С трудом поднявшись на ноги, я отвесил каждому остяку земной поклон. От этого гимнастического упражнения голова закружилась. Сидевшие на корточках Николаи медленно поехали сверху вниз, как бывает в кино, когда плёнка застревает в аппарате, и ты видишь не нормальный фильм, а отдельные кадры. Потом голова закружилась сильнее, и вся картинка слилась в мерцающую полосу. Голос Героя, четкий, как диктор за кадром, сказал:

– Пришёл Главный.