Пляс Нигде. Головастик и святые

Я вытянулся на тёплой шуршащей подстилке из листьев и хвои, глядя сквозь верхушки деревьев в высокое небо. Хотелось улететь, но крылышки были ещё слабы. Голоса возле танка обсуждали “положение”, в котором оказалась деревня. Какая-то внезапная банда пришла из-за реки, чтобы “поживиться добром”. Своим коллективным разумом банда решила, что деревня заброшена и ничья. Вина за это, конечно, лежит на Головастике, который (непонятное слово) перемудрил с маскировкой. Давайте, люди добрые, не стесняйтесь! Валите всё на Головастика, если что не так.

Облако в высоком небе приняло очертания Речи Посполитой времён расцвета – от моря до моря. Речь шла о том, чтобы устроить демонстрацию силы. Люди возле танка сами напоминали какую-то банду анархистов из XX века. Лысый старик предлагал ворваться в деревню и показать кузькину мать, увидев которую плохая банда свалит к такой-то матери. Облако сжималось. Речь теряла окраины, прореха образовалась в том месте, где встретились линии первого раздела Польши между Пруссией, Австрией и Россией. Но что, если банда не испугается? Это исключено. Кто угодно обосрётся, увидев перед собой танк. Это БМП. Да хоть БТР! Вы разочек бабахнете в воздух, и банда непременно обосрётся.

Части Речи медленно расползались в трёх направлениях. Когда-то я жил вон там, на левом облаке, граница шла по реке, за границей жили люди, у которых был такой же язык, ну, разве что немного чужих слов примешалось к речи живущих за рекой, но всё равно это была наша Речь.

Батенька, объяснял Борода, для того, чтобы бабахнуть, как вы изволите выражаться, нужны снаряды, которых у нас нет, и исправно работающее орудие, которым мы не располагаем. Ну кто, подумайте, продал бы нам боевую машину? Мы же не аль-каида! Святые угодники! – кричал лысый. Почему же у вас ничего нет, когда нужно, и всё ненастоящее?! Нахер вы притащились на этой таратайке? Постой, Ленин, не горячись!

Но Ленин горячился. Он требовал штурма и натиска, как в 1920 году, когда Будённый доскакал почти до Варшавы. И только там обнаружил, что стрелять уже нечем. Не повторяйте ошибок Будённого! Ветер развеял очертания Речи. Высокое небо золотилось имперской синевой.

Борода выступил с предложением локализовать демонстрацию силы и протаранить дом, где засела банда. Как военный комендант деревни, кричал Ленин, я не позволю рушить дома, пускай лучше грабят! И потом вы что же? Мозги растрясли в железяке? Я же вам говорю: Седьмого взяли в заложники.

– Жалко парня, – вздохнул Головастик. – В мир не верил, а мир его поймал.

54

Во всём был виноват Поэт, который был всегда прав.

Апрельским днём тысяча девятьсот восемьдесят забытого года, хлюпая калошами по весёлым лужам, Сёма возвращался из школы домой, весь в мечтах о наводнении. Дом стоял на нижнем краю деревни, который через год на третий заливало по самые окна. И тогда смотреть телевизор к соседям плавали в лодке.

Весна была дружной, в душе разгоралась фантазия о потопе. Сёма открыл калитку, радуясь, что двор, от забора до коровника, разлился ого какой огромной лужей. Из воды торчала только одна кочка, на которой стоял высокий и незнакомый человек с чемоданом.

– Здрасьте! – крикнул Сёма. – Вы откуда там?

– Я материализовался, – ответил человек. – Тебе нравится мой остров?

– Какой остров?

– Под моими ногами. Разве ты не видишь?

– Не-а.

– До чего огромные ноги! – огорчился незнакомец. – Занимают всю территорию. Если бы я мог уменьшить их силой мысли, то пригласил бы тебя на свободное место и назначил своим любимым дикарём.

– Это навоз. Он сейчас размокнет, и вы провалитесь.

– Что же делать?

– Айда на крыльцо!

Они сидели на тёплых ступеньках и болтали, щёлкая прошлогодний подсолнух. Человек освободился от мокрой обуви, закинул на перила длинные ноги в дырявых носках и представился. Звали его Поэт, а по профессии он был Леонид.

– Как так? – не понял Сёма.

– Так получилось. Работаю на это имя как проклятый. А тебя, мой добрый дикарь, поскольку сегодня воскресенье, я назову Седьмой.

– Сегодня понедельник.

– Не верю!

– Я в школу ходил.

– Это не доказательство.

– Почему? Там был весь класс и учителя.

– Бедный дикарь! Ты веришь в непогрешимость коллектива?

– Не знаю, – ответил Сёма. – Я хочу сказать, что я не знаю, верю я в это или нет.

– Коллективные галлюцинации, чтобы ты знал, самые противные. Человек иногда сомневается, а коллектив – никогда. Для того люди и собираются в коллективы.

– Для чего?

– Для коллективных галлюцинаций.

Обычные люди, сказал он, постоянно ошибаются, думая, что едят котлету или что сегодня понедельник. Работа поэта заключается в исправлении ошибок силой вдохновения. Вроде того, как часовщик смазывает механизм, чтобы часы не сошли с ума.

– Я думал, поэты пишут стихи, – удивился Сёма.

– Это необязательно, – ответил Поэт. – Главное – избегать прозы жизни.

Сёма подумал немного и сказал, что Поэт, наверное, прав, потому что у него шесть братьев, а он самый младший и, значит, Седьмой.

– Вот видишь! Видишь? – закричал Поэт. – На черта мне календарь? Пойдём креститься, мой дикарь.