Пляс Нигде. Головастик и святые

– Ты прав! – шмыгнул носом Седьмой. – Чё теперь делать?

– Не знаю, – зевнул Поэт и отвернулся к стене.

Сёма, понимая его характер, не сомневался, что завтра-послезавтра он опять будет весёлый. Позовёт ловить кита в реке или есть кашу на крышу. Грусть пройдёт, как всегда бывало в первых числах месяца, когда Поэт отдавал квартирные и сидел без курева, а через неделю являлся почтальон, который стирал случайные черты, и тогда Поэт, сжимая в руке деньги, вопил:

– В магазин! На штурм “Шипки”!

Тут надо было следить, чтобы он не истратил всё и сразу. К счастью, в магазине редко бывало, что покупать. Но иногда случался завоз. Однажды завезли портвейн и кальмаров. Выстроилась очередь, как в Мавзолей. Продавщица кричала:

– Вино отдельно не продаю! Дары моря в нагрузку!

Мужики ругались, но платили, и тут же бросали замороженных гадов на пол. К вечеру у прилавка раскиселилась вонючая куча, над которой Поэт застонал:

– Головоногие, страсть моя! Дайте мешок!

Собирался расплатиться, и баба Матрёна, пиявица ненасытная, запросто взяла бы деньги вторым кругом, но Седьмой пригрозил, что об её жульничестве узнает весь народ. Матрёна ему так и не простила упущенной выгоды до своего последнего дня, в который грохнулась с дерева, ловя мобильником сотовый сигнал. Зато Поэт тогда взял свою любовь даром.

Как он радовался! В огороде танцевал с мешком кальмаров. Обещал, что устроит пир на весь мир. Нашёл десятилитровую выварку, где обычно готовили поросям, чисто помыл и сготовил на костре суп, в котором гады плавали как живые. Соседи приходили глазеть на этот аквариум. Но сёрбать кулеш никто не решился, кроме Седьмого.

– Ну и чё? – интересовались люди.

– Да сапоги варёные, – честно отвечал он.

Поэт как проклятый три дня хлебал свою кулинарию, но не победил и трети. Когда из выварки завоняло тухлятиной, угощение отдали свиньям. Им понравилось. Они дружно пожирали кальмаров. Седьмой был потрясён видом трёх поросят со щупальцами, торчащими из-под розовых пятачков.

Поэт стоял в дверях хлева, чуть дыша от перееда, и что-то быстро записывал в блокнот. Вдохновение, догадался Седьмой. И придвинулся ближе, чтобы увидеть, как рождаются стихи. Но Поэт спрятал блокнот в карман и сказал:

– Это было прекрасно!

А вечером кишки у него завернулись (сказали потом родители), и стало ему так лихо, что с неба прилетела санавиация. Поэта взяли на носилки. Он только успел махнуть Седьмому рукой – и вознёсся ввысь на белом вертолёте.

55

Мировая жопа. 2014 год

Пройдёт много лет, и, лёжа на полу со связанными руками, Седьмой необыкновенно отчётливо вспомнит тот день вознесения Поэта.

– Кальмары, – пробормотал Седьмой, когда в рот ему сунули кирзовый сапог.

Он не понимал, откуда взялись эти люди. Утром курил у калитки и никого не трогал. Их было человек пять-шесть. Подошли со стороны реки гурьбой, молча ударили чем-то по голове. Очнулся на полу своей избы. Как только они увидели, что он открыл глаза, подошли и начали пинать. Занимались этим целый день. В перерывах смотрели телевизор.

– Кальмары, – прошептал Седьмой.

– Ты чё, сука, мертвяк, пиздишь? – крикнул носитель сапогов, размахнулся и пнул в грудь Седьмому.

– Чё он там, сука, блядь? – спросил его товарищ с дивана.

– Пиздит что-то.

– Ебани ему.

Седьмой увидел, как сапоги сделали шаг назад, и в голове раздался хруст, от которого он вырубился. Когда выплыл снова из красно-чёрного тумана, в комнате было шумно. Голоса лаяли друг на друга, и ещё встревал телевизор. Седьмой нашёл в себе силы не открывать глаза и не стонать.

– Кто, сука, блядь, пиздел, что мертвяки съебались?! – с ненавистью надрывался один голос.

– Наебали суки! – шипел со страхом другой.