Пляс Нигде. Головастик и святые

Босые, они скакали по луже и пели дуэтом. Поэт, работавший Леонидом, умел подбирать новые слова для старых песен. На вопрос “каковы твои музыкальные пристрастия?” Седьмой ответил:

– Подмосковные вечера.

– Запевай! – приказал поэт.

Сёма начал, стесняясь:

– Не слышны в саду даже шорохи…

– Не слышны в саду какаду! – во весь голос, подхватил его новый друг. От такого поворота строчки стало веселее и легче в груди. У Седьмого была астма, из-за которой он по весне дышал как будто через подушку. Поэт-Леонид сказал на это, что болезнью надо дорожить. Она принадлежит тебе, как собака или морская свинка. Ты должен заботиться о ней и никому никогда не отдавать.

– Никто и не возьмёт.

– Ошибаешься! Знаешь, сколько раз у меня воровали грипп? Я со счёта сбился. Не успеешь завести – уже свистнули. А дизентерия? А ветрянка? Я не говорю о таких роскошных питомцах, как чума или холера. Но с ними трудно. Твоя болезнь, так и знай, – это сплошное удовольствие. Проста в обращении, удобна в быту. Врачи дают освобождение от физкультуры и другие хорошие справки.

– Ты прав, – сказал Седьмой, даже не заметив, как перешёл с Поэтом на ты. – Дают. И в санаторий отправляют.

– Ещё бы я был не прав. У меня пять хронических питомцев. Они ко мне привязаны, я ими дорожу. Даже на новый велосипед не променяю свою вялотекущую шизофрению. А ты?

Сёма не знал, кто такая шизофрения. О том, что велосипеды бывают новыми, он слышал, но даже не мечтал. От братьев ему досталась развалюха без седла, тормозов и левой педали.

– Это исправимо, – заявил Поэт. – Я поговорю.

– С кем?

– С твоим ржавым конём.

Велосипед переночевал у Поэта и на следующий день тормозил как вкопанный, с визгом. Седло заменила старая кепка, набитая снутри поролоном, из-за чего казалось, что едешь на чьей-то мягкой голове.

– Еле-еле уговорил его простить пинки и обиды, – сказал Поэт. – Это ошибка думать, что велосипеды – дураки и не помнят зла.

Так они и жили-дружили. Поэт объяснял Седьмому, что все ошибаются, Седьмой говорил Поэту, что он прав.

– Твои ошибки, – отвечал Поэт, – симпатичны. Они нравятся мне гораздо больше правильных ответов. Знай, если ты сделал ошибку в примере – это плохой пример. Его задал несчастный учитель, который боится несчастного директора школы, который уже двадцать раз каялся в своих ошибках перед лицом своих несчастных товарищей и каждый раз обещал, что теперь все его ошибки будут соответствовать генеральной линии. А что такое генеральная линия? – Сёма не знал. – И никто не знает, уверяю тебя. Поэтому ни о чём не беспокойся.

Поэт жил отдельно, в летнем домике на дворе, за семь рублей в месяц, которые первого числа торжественно и с поклоном вручал матери Седьмого. Она, каждый раз стесняясь, брала деньги и спрашивала:

– Леонид, хотите чай-кофе?

– Чай-мочай, кофе-моркофе, – бормотал он, уходя к себе.

Подслушав как-то разговор матери с отцом, Седьмой узнал, что Поэта наказали к ним в деревню из самой Москвы за преступление под названием тунеядство. Звучало так, будто он отказался есть Ту, которую ели все остальные. Или это значило что-то другое? Не важно. Сёма возгордился при мысли, что у него есть друг, который мог каждый день бывать в Мавзолее. Только Поэт ни капли не обрадовался, когда Седьмой об этом упомянул.

– Какая Москва?! – проворчал он. – Сказано было: Москва, спалённая пожаром. Она погибла. Каюк!

– Как же?! – изумился Седьмой. – Как же парад на Красной площади? “Говорит и показывает Москва”, а?

– Говорит и показывает телевизор! Это обман и видеозапись.

Чувствуя, что друг крепко грустит, Сёма предложил сгонять на рыбалку. Но Поэт ответил, что пять его хронических питомцев вряд ли обрадуются, если он добавит в их компанию ещё и описторхоз. Они почти наверняка рассердятся и сделают ему бо-бо. Поэтому он лучше будет лежать в койке и не думать о Москве, как вчера он не думал о Париже, а позавчера, он уже точно не помнит, о каком городе он не думал, кажется, это был Марсоград. Какая разница? Совершенно ни к чему забивать голову этими названиями. География запрещена, так и знай! Ничего нет, кроме этого куска дерьма на поверхности мирового океана, в котором утонула цивилизация.

– Но почему?! – закричал Седьмой.

– Третья мировая, – ответил Поэт. – Не хотел тебя расстраивать, но раз уж ты сам спросил…

Сёма заплакал. Друг называется! Не мог сказать правду? Чего боялся-то? Особенно жалко было Москвы, в которой хотелось побывать. Но зато, когда успокоился, в голове прояснились кое-какие непонятки поведения взрослых. Почему они так странно усмехаются, когда по телевизору идёт программа “Время”. Почему географ злобно пинает глобус в пустом кабинете. И почему все кругом врут, о чём ни спросишь.

Мог бы, конечно, и сам догадаться, не маленький. Знал ведь, как и вся деревня, что Ленин облысел после термоядерного взрыва. А Трактор когда-то пахал в поле, где бабахнула бомба, и от страшного жара запёкся в один кусок со своим трактором. Потому и ноги колесом, а вместо сердца – мотор. Врачи сказали, пусть лучше он будет человек-машина, не то помрёт, если вырезать из него железные части.