— Завидую я проституткам, — говорила Свиридова собеседнице, когда Поленька в новой беличьей шубке, хрустя сапожками по выпавшему снегу, шла к дому. — Всегда они веселы, всегда у них хорошее настроение. Это нам страшно, когда мы думаем об их жизни. А им совсем не страшно.
11
Как она поглядела тогда на них, замызганных, неопрятных, уверенных, будто забота о доме и хлопоты, пусть самые большие, могут оправдать потерю всего того, чем славна женщина. А вот она удержала и сохранила женскую суть и очарование. Оттого лишь одним движением бровей, легким капризом могла заставить любую компанию менять планы, а когорту могучих мужчин мчаться на моторах в ночь за цветами, подарками, доставать из-под земли изделия тончайшей работы, чтобы преподнести их, получив в счастливый дар многообещающую улыбку. Чаще всего лишь улыбку.
Подслушанный разговор не стоил того, чтобы о нем вспоминать. Она вошла в пустой дом, но все равно знала, что ее ждут друзья, праздник, казавшийся нескончаемым. И она умела различать его приближающиеся признаки в сплошной завесе дождя, в робких разводах голубеющего неба, во мгле и буре, когда ночной ветер гнул деревья и обламывал сучья. Она умела прятать сложные вопросы даже от самой себя и добиваться радостного душевного лада. Ей нравился торжественный настрой, когда голубое небо было голубым, а белый снег белым. И красные, синие искры солнечных лучей, отражаясь от невидимых льдистых граней, радовали так же сильно и чисто, как в далеком детстве.
Друзьям она была обязана не только весельем, но и новой своей работой. Одно с другим увязывалось как бы играючи, но прочно. Ее сделали секретаршей начальника строительного треста, который объявился в Тишкове и начал разворачивать деятельность. Мебель в приемной начальника была изумительной.
Нельзя сказать, чтобы все обходилось без тревог. Тревога давно поселилась в ее сердце, с тех самых пор, как погиб Вихляй. И не сказать, чтобы не было вопросов, которые мучили ее, заставляли, вместо сна, размышлять по ночам. То, что рядом держался Арсалан, уже не представлялось ей большой удачей, как вначале. Но выбор на поверку оказался невелик. Трусость мужчин, их честолюбие, робость, карьеризм туго завязывались на ее судьбе. И какая бы радушная атмосфера ни царила в компаниях, она оставалась со своими проблемами всегда один на один, как гладиатор. И все же уверенность не покидала ее и была так же сильна, как в двадцать лет.
Только однажды Поленька обнаружила стремительный бег времени. По тому, как преобразилась Сосновка.
На своем привычном пути от дома до станции она и раньше замечала перемены. Улицы вроде бы уплотнились, так много появилось новых домов. На месте бывшего маленького клуба возник большой кинотеатр. Но Поленька уже не ходила туда. На площади у горсовета поставили обелиск в честь погибших на войне — огромную, уходящую ввысь мраморную стрелу. На медных потемневших плитах были выбиты имена. Через несколько фамилий от Вихляя шла Лизка Мельникова. Теперь о ней известно: радистка, партизанка, разведчица; погибла в Брянских лесах, на родине Павлика. Может быть, недалеко от Лужков.
Стрела, уходившая в небо, доставала до облаков и плыла. В первый момент Поленька едва удержалась, чтобы не упасть. Потом она часто останавливалась здесь. Ей казалось, что мальчишкам и девчонкам, пробегавшим мимо, фамилии на медных дощечках ничего не говорили. У них были иные судьбы, и другие имена заставляли их трепетать. Случайно узнала, что именем Лизки Мельниковой назван в школе один пионерский отряд, и порадовалась тому, что была не права. У нее чудом сохранилась фотография Мельниковой. Девушка с косой, в цветастом открытом сарафане. Плечо и шея обнажены, пальцы будто теребили косу и застыли на миг. В памяти Лизка сохранилась смеющейся и озорной. А на фотографии выглядела задумчивой, грустной. «Ничего-то мы не знаем друг о друге, — подумала Поленька. — Мы себя-то не знаем».
Не было года, чтобы на Школьной или на Первомайской улицах, по которым Поленька бегала или ездила с работы домой, не было года, чтобы там не строился какой-либо объект, а значит, не была разворочена земля, раскидана, будто взрывом, осенняя грязь, которую приходилось обходить за версту. Пока рядом со старым магазинчиком строился пять лет универмаг с огромными стеклами, жители, так думала Поленька, судя по себе, давно привыкли к нему, и в торжественный момент открытия осталось только пройтись по отделам в приподнятом, даже праздничном настроении, чтобы на другой день зачислить его в ряд привычных, обыденных явлений.