Пляж на Эльтигене

Каждый вечер недалеко от проходной останавливался «опель-олимпия», и Поленька, стуча каблучками, в модном крепдешиновом платье, с золотыми серьгами в ушах, сбегала по каменным ступеням. Арсалан подарил ей золотые часики в виде медальона, который теперь висел у нее на цепочке над грудью. Цепочка была такой тонкой работы, что, собранная в середине ладошки, выглядела чуть больше яблочного зернышка. Золотой циферблат прикрывался изумрудным камнем. Изумруд был расколот пополам, но часы ходили. Поленьке очень нравился медальон.

Дача, куда Арсалан привез ее в самый первый раз, принадлежала Бойкову, и скоро Поленька стала считать ее своей, так часто они собирались там и ночевали. У Поленьки, вернее, у Арсалана была своя комнатка. Вся дачка — двухэтажный финский домик — стояла в тени высоких елей. В Поленькиной комнате, обшитой узкими досками, было маленькое игрушечное окошко с тонкой рамой. Когда Поленька глядела на эту раму, у нее возникало такое чувство, будто детство продолжается, продолжается игра и каждый новый день обещает быть лучше прежнего, сулит новые сюрпризы.

Участок вокруг дачки был сырой, хотя и располагался на возвышении. Но еще выше находился другой лесной массив, откуда стекали дождевые и подземные воды. Дремучие ели слабо пропускали солнечные лучи, потому летом даже в жаркую пору здесь было прохладно. Зато в двух шагах от забора, под обрывом, утыканным ласточкиными гнездами, начинался восхитительный речной плес. И на теплом песке можно было нежиться сколько угодно и согреваться, набирая тепло, утерянное в сыром сумраке бойковской дачи.

— Жизнь прекрасна и удивительна! — говорил Бойков.

Он по-прежнему хохотал так, будто готов был взорваться. Мог часами говорить о женщинах, но Поленька заметила, женщины от него бежали одна за другой, что, впрочем, не уменьшало его жизнерадостности. Он не любил купаться, но с удовольствием лежал на пляже, грея свое огромное розовое тело, покрытое редким белым волосом.

Арсалан, худой, черный, тоже набирался тепла в горячем песке, потом бежал к воде, размахивая руками, окунался и мчался обратно со странным на лице выражением испуга и одновременно озорства.

— Ух, холодно! — говорил он и долго лежал неподвижно, дожидаясь, пока пройдет озноб.

Наблюдая за Арсаланом, Поленька про себя удивлялась тому, что голый он выглядел слабым и неловким, в костюме же казался представительным, элегантным, а машину водил с таким изяществом, что у Поленьки иногда захватывало дух.

Оба — Бойков и Арсалан — и в сотую долю не наслаждались купанием так, как она. Раздевались торопливо, некрасиво, с какими-то вечными ухмылками и ужимками. Мужчины вообще, она убедилась, и одевались и раздевались некрасиво. Для нее же выход на пляж был целым событием.

Не будь там никого, она бы все равно гордилась собой, своими бедрами, коленками, тонкой талией. От каждого прикосновения ветерка она чувствовала, что становится прекрасней. Оттого ей приятно было бывать на пляже, приятно обнажение. И если временами она начинала ощущать свою слишком сильную зависимость от Арсалана, то, приходя на пляж, полностью освобождалась от этого чувства.

Побыв на солнце, Бойков обязательно жаловался потом на головную боль и давление. Но у реки обставлял свое пребывание со всевозможными удобствами. Вдавив в полотенце янтарно просвечивающуюся бутылку коньяка и крошечные рюмки, поучал:

— Пить коньяк стаканами — это профанация. Надо пить маленькими порциями, через каждые пять минут. И причем без закуски.

К зиме Арсалан подарил ей обещанную беличью шубу. Начал ни с того ни с сего ревновать ее к летчику, которого она видела лишь однажды. Однако она не спешила убеждать Арсалана в своей неизменной любви. Он был из тех людей, которые не приемлют спокойной жизни. Ревнуя, был ласков и щедр; едва перестав ревновать, становился самоуверенным и наглым. Впрочем, укротить его не составляло до поры до времени особых трудов.

В текучем своем празднике и веселье Поленька не обратила внимания на то, что горсовет выделил Павлику половину ее участка, за зиму был построен дом, вернее, невзрачная халупа с непомерно большими окнами. Нельзя сказать, чтобы Поленьку не кольнул этот неожиданный вариант. Но она больше жила на даче у Бойкова и начинала серьезно подумывать о продаже собственного дома. В таких условиях даже вселение Павлика и необходимость созерцания чужой избы на участке не выглядели чересчур обременительными. Участок все равно был пуст и велик. Поленька даже не пошла отстаивать свои права в горсовет. Хотела, правда, послать Арсалана с протестом, но передумала. Вспомнила сорок первый год, Вихляя, мало ли что могли наговорить. Самой сражаться было лень, она уверила себя, что проживет здесь недолго. Искала даже покупателей и торговалась с ними. Но для такого серьезного дела нужно время, а времени было жаль. Она уже не могла жить как-то иначе, не быть куда-то званой, не блистать, не ловить восхищенные взгляды.

Иногда, глядя через окно на невзрачное жилище Павлика, она упивалась окрыляющим мстительным чувством превосходства над ним, благополучия, довольства.