Пляж на Эльтигене

Людмила, находясь в дальней комнате, слышала, как стукнула дверь, усилились голоса. И сердце ее сжалось. Событие, которого все ждали и скрывали от нее, было известно. Борис должен был сделать предложение. Само слово «должен», вернее, это понятие казалось мучительным, оттого что этого давно ждала вся семья. Ей было стыдно, что все знают и скрывают от нее это ожидание. Но важность события была велика, она как бы отодвигала стыд, растворяла его. И оставалось в душе одно волнение, с которым она не могла справиться.

— У нас гости? — сказала Людмила, выходя и поправляя ладошкой волосы. Она увидела растерянное лицо матери, сияющее — Кати. И Бориса: роговые очки, худое тонкое лицо, черный костюм; и улыбка напряженная, точно и он тяготился ожиданием и хотел поскорее от него избавиться.

Он церемонно поздоровался с Людмилой и поцеловал руку. Ей показалось, что улыбка осталась у него на губах, но в глазах погасла. Она попыталась прогнать это чувство, все еще продолжая улыбаться, и ей это удалось, тем более что в следующее мгновение Борис посмотрел на Катю, опять улыбнулся, и ощущение неестественности пропало.

А Катя подняла руки, перепачканные мукой, и захлопала в ладоши.

— Как чудесно, что мы собрались! — закричала она. — Иван Васильевич, прошу всех к столу. А ты, Люда, переодевайся, — приказала она командирским тоном, как будто заботилась о ребенке. Глаза смотрели озорно и многозначительна, точно она знала больше, чем Людмила, и ей не терпелось, чтобы то, что она знала, свершилось наконец.

Людмила второй раз почувствовала, как сжалось сердце. Глаза сделались невидящими, словно воздух наполнился белым горячим туманом. Но она не испугалась этого, а скорее наоборот, обрадовалась, ибо знала совершенно точно, что, когда ей плохо с сердцем, она лучше выглядит.

Она прошла в комнату матери, сняла платье и, накинув халат, присела к зеркалу. Вошла мать и стала молча возиться у шкафа. Людмила чувствовала, как хочется матери что-то сказать, по ее мнению важное, но она не решается. И Людмила молчала, зная, что сколь бы велики ни были колебания, а мать обязательно выскажется.

Людмила увидела в зеркале, что мать смотрит на нее.

— Ты, пожалуйста, не молчи, — сказала мать. — Как в прошлый раз…

Людмила кивнула в сильном волнении, хотя не могла вспомнить, что же случилось «в прошлый раз», чего нельзя было повторять сегодня.

— Не делай вид, что ты ничего не понимаешь, — проговорила мать тихо. — Он милый, застенчивый мальчик, и для него много значит каждый взгляд, слово… А ты молчишь все время, как будто готовишься сделать ему великое одолжение.

Людмила опять кивнула. Она знала, что мать не может наглядеться на Бориса, а ее считает слишком замкнутой, необщительной и виноватой во многих вещах. И в самом деле, мать смотрела и думала, что Людмиле повезло больше, чем Кате, у которой ухажеры — одна шпана. Свистнуть, гикнуть, сплясать твист — вот их забота. Какая бездна отделяет этих едва оперившихся молодцов от Бориса, молодого ученого, которого Катя в шутку зовет среди домашних «насекомоедом». Шути не шути, а на таких делах люди становятся академиками; Борис вторую диссертацию пишет. А это главное, что бы Катька ни выдумывала…

Про младшую дочку мать могла говорить и думать как угодно, не боялась, что та засидится в девках, заботы были другие. А вот стремление выдать замуж старшую превратилось у всех домашних в проблему. Окружающие стали считать Людмилу «старухой» чуть ли не с двадцати лет. Она и в самом деле всегда казалась старше своих одноклассниц, а кроме того, рядом росла Катя, воплощение веселья, задора, лукавства — всего того, чего, по мнению матери, была лишена Людмила и что совершенно необходимо женщине для полного счастья.

— Поторопись! — сказала мать Людмиле, почувствовав, что так и не нашла взаимопонимания с дочерью.

— Хорошо, — сказала Людмила.

Мать вышла.

С Борисом все складывалось удачно. Людмиле он понравился, казался хорошим парнем. Потом началось «это»… Бесконечные пересуды о замужестве, о том, какая прекрасная будет партия, как он умен, образован. И ожидание — она видела, что родственники ждут. Отчим часто говорил об отдельной квартире, о машине, о том, что отец его генерал и родители ничего не пожалеют для своего единственного сына. Отчиму все прощалось.

Выходило так, что чувствами самого Бориса, а тем более Людмилы никто не интересовался. Все думали об одном лишь: скорее! скорее! скорее! А «это» не приближалось.

С ужасающей отчетливостью Людмила поняла, что мысль, которую она все время гнала от себя, старалась уничтожить, забыть, эта мысль жива и, по всей вероятности, справедлива. Наклонясь к зеркалу и разглядывая морщинки у глаз, Людмила почувствовала легкие симптомы надвигающейся паники.

Она вспомнила, как погасла улыбка Бориса при встрече с ней, как долго прижимал он ее руку к губам, чтобы справиться с разочарованием. В последнее время он приветствовал ее с деловым, покорным видом, принимая как неизбежность. Потому что он любит другую. И та, другая, ему отказала.

Он любит Катю!