Пляж на Эльтигене

«Да-да-да! — сказала Людмила. — Он любит ее, он хочет быть с ней, хотя бы для этого потребовалось жениться на мне. А потом? Что потом?»

Сидя в одиночестве перед зеркалом, она отлично слышала, что происходит на кухне и в комнатах. Вначале голоса Бориса и Кати журчали, как ручеек. Потом стало шумно. К гостям вышел отчим. Включили музыку.

«Он любит ее, — говорила себе Людмила, — без сомнения. Да-да-да…»

— Что «да»? — сказала Катя, войдя и плотно при-кривая дверь. — Людка, сумасшедшая! Нельзя же так долго, жених ждет, — смеясь зашептала она с таинственным видом, прижимаясь к сестре. — Он ждет тебя, и я прямо не знаю, о чем говорить. А ты опять оставляешь меня с ним одну…

— Лак не высох, — сказала Людмила. — Помоги мне, — попросила она с улыбкой. — Вон то платье.

Она загнула ресницы, навела на щеках легкий чахоточный румянец, оглядела себя еще раз и не стала больше испытывать судьбу.

— Заждались, заждались! — проговорил отчим певучим голосом, с улыбкой оглядывая обеих падчериц. Он не мог не заметить колоссальной разницы между ними — естественное, непосредственное очарование Кати и рядом какая-то вымученная простота ее старшей сестры. Еще раз глянув на обеих, он сказал бодрым, торопливым голосом:

— Ты великолепно выглядишь, Людмила!

Бабушка Наталья Петровна вышла из комнаты в сопровождении Марьи Кирилловны и села к столу со словами: «Мне ничего не надо».

После этого разлили вино и начался разговор о политике, об устройстве вселенной, о том, как достигнуть скорости света и нужно ли это делать, — то есть обо всем том, к чему каждый из собравшихся не имел ни малейшего отношения. В присутствии Бориса отчим всегда подтягивался, старался говорить на философские темы, и если высказывался по какой-нибудь проблеме, то непременно критически.

— Казалось бы, мелочь, — говорил он, — иду по площади. Хочу выпить воды. А льда нету! Что такое лед? Тем более искусственный. Его производят тоннами! Сотни тысяч тонн! Целый океан можно заморозить. А чтобы подвезти несколько килограммов на точку, нет! До этого у нас руки не доходят. И всем наплевать, что трудящийся человек должен пить теплую воду. А можно было! Мо-о-жно! — говорил он со значением, поднимая палец.

Когда наконец отчим умолк, Борис начал, как и в ' каждый приход, говорить о своих делах. Он вроде бы посмеивался над собой, но было видно, каких блестящих результатов он добился, как его ценят на работе, как замечает начальство. Начальство в рассказах выглядело глуповатым и простоватым, получавшим чины и регалии отнюдь не по заслугам, а лишь благодаря различным протекциям и связям.

Рассказывал Борис с легкой усмешкой, увлекательно, остроумно. И Людмиле начинало казаться, что самое главное в жизни не счастье, как она думала, не согласие и любовь, а вот это сияние успеха, которое чудилось ей во взгляде Бориса, в его смехе, уверенности. Даже Катя в такие минуты становилась серьезной, слушала глубокомысленно, прижав пальчик к щеке, и говорила время от времени с убежденностью:

— Мужчина должен иметь перед собой высокую цель. Иначе что это за мужчина! Правда?

И Борис всякий раз смотрел на нее с благодарностью.

Старуха дремала, а мать слушала внимательно, с заискивающим видом.

— Наливай! — сказал отчим, потеряв терпение.

— Мне коньяку! — закричала Катя. — Я так хочу!

Это вышло у нее забавно. И все рассмеялись.

Старуха удалилась. Через некоторое время к ней в комнату пришла Людмила. Разговор в гостиной продолжался как ни в чем не бывало. Отсутствия Людмилы никто не заметил, и она с облегчением почувствовала, что может побыть одна. Старуха, неподвижно сидевшая в комнате, была, по ее понятиям, настолько удалена от всех обычных земных забот, что перед ней не надо было тянуться, изображать дежурную оживленность и с отчаянием делать вид, что все хорошо.

Поэтому тихий вопрос старухи поразил Людмилу.

— Что же ты не идешь к жениху? — бесстрастно спросила она, глядя перед собой.

Людмила обратилась к ней с лицом, покрытым мертвенной бледностью.

— Он не любит, не любит меня, — чуть не закричала она, удивляясь и пугаясь впервые от мысли, что эта безжизненная маска, безучастная ко всему земному, с белыми невесомыми буклями, и есть единственное существо, которое поймет ее, примет всю ее боль. И это удивление и испуг готовы были смениться надеждой, надежда — благодарностью.

Внезапно маска ожила. Наталья Петровна поднялась с кресла, лицо ее словно приблизилось. Людмила увидела глаза и поняла, что не ошиблась, взгляд был полон доверия.

— Все хорошо, девочка, — произнесла Наталья Петровна. — А то, что ты сомневаешься, особенно хорошо. Потом я кое-что тебе расскажу.

Людмила кивнула.

— Где же вы, дорогие друзья? Нельзя же так! — крикнул, отворив дверь, отчим.

Людмила собралась. И вышла.

Борис разговаривал с Катей, повернувшись к ней и глядя на нее с нежностью и терпением. Катя хохотала, потом сидела надув губки и снова вся как будто заискрилась веселым смехом.