Когда через несколько лет один французский журналист спросил у Плисецкой, с кем она себя больше отождествляет – с Лебедем или с Кармен, – она ответила почти без раздумий: конечно, Кармен! «Кармен – почти революция, свержение устоев, вызов традиции, высвобождение от оков условности, коррида. И многое чего еще». Но прежде всего Кармен – это она, Майя Плисецкая. «Впервые в балерине прорвалось нечто – не салонно-жеманное, а бабье, нутряной вопль, – писал в книге “Прорабы духа” поэт Андрей Вознесенский. – В “Кармен” она впервые ступила на полную ступню. Не на цыпочках пуантов, а сильно, плотски, человечьи. В ней нет полумер, шепотка, компромиссов». Полумер, шепотка и компромиссов нет в них обеих – ни в Кармен, ни в самой Плисецкой. В этой героине – вся ее, вдохновительницы и первой исполнительницы, индивидуальность, ее экспрессия, дерзость характера и дерзость пластическая, стихийность и страстность натуры, и вызов, конечно. Вызов господствовавшему в то время официальному ханжеству и вызов хореографическим канонам. Острый силуэт, яркий профиль, огонь в крови и трагизм. «Кармен – это я! – провозглашала Майя. – У меня развилась антипатия к людям, которые не понимают “Кармен-сюиту”. Я так убеждена в талантливости и творческой самобытности этой работы, что нет на земле силы, способной изменить мое мнение». Признавалась, что этот балет – единственный, который ей никогда не надоедает танцевать.
С «Кармен-сюиты» началась ее дружба с Пьером Карденом, который увидел балет на фестивале в Авиньоне то ли в 1971-м, то ли 1972 году. «Я был глубоко взволнован, – вспоминал кутюрье, одевавший потом Майю и на сцене, и в жизни. – Я не предполагал, что можно с такой точностью выразить какую-то хрупкость и смерти, и жизни. Я страстный поклонник балета, и мне довелось видеть другие постановки и других исполнительниц роли Кармен. Кармен Плисецкой отличалась необыкновенной силой в своей чувственности и в своем бунтарстве. Этот спектакль порывал с традициями русского балета. “Кармен” была своего рода предупреждением миру танца».