Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи

Зрители отсутствие своих любимцев, конечно, заметили. Были те, кто негодовал. В архиве Плисецкой – Щедрина в Театральном музее имени А. А. Бахрушина хранится копия письма кандидата технических наук Владлена Кузнецова в партийный комитет Большого театра о выступлении министра культуры Василия Захарова по поводу увольнения солистов оперы и балета из театра. Любопытный документ. Владлен Борисович пишет: «Как давний зритель, я могу засвидетельствовать, что Ваш театр теряет своих верных зрителей. В последние годы в театре сложился ансамбль выдающихся мастеров оперы и балета, но вдруг в начале этого сезона очень многие привлекавшие зрителей имена вдруг в одночасье исчезли с афиш Большого театра, словно в результате стихийного бедствия». Товарищ Кузнецов был не только кандидатом наук, но и пропагандистом системы политучебы (была в Советском Союзе такая система). Именно как пропагандист он присутствовал на встрече с министром культуры и отправил ему записку с вопросом о том, что же происходит в Большом театре: «Ответы министра, признаюсь, поставили меня в тупик, не удовлетворив ни по форме, ни по содержанию. Когда министр объявил, что на пенсию отправлено около пятидесяти самых известных солистов оперы и балета, а потом начал громить их за стяжательство и прочие грехи, у меня возникли ассоциации с известным докладом наркома К. Ворошилова в 1938 году, сообщившего о ликвидации в армии тысяч “врагов народа” из числа ее руководящих кадров (к чему привело это тогда, сейчас известно всем, а на многие черные портреты теперь наводится позолота). <…> Так же отрицательно министр характеризовал М. Плисецкую, В. Васильева, Е. Максимову. Плисецкую он назвал “неумирающим лебедем”, про Васильева сказал, что тот получил премии и награды, играя в балетах Григоровича, а “теперь так платит учителю”. Упомянув о ноябрьском совещании в СТД, министр рассказал, что Васильев больше получаса путанно предъявлял претензии к дирекции и Григоровичу, а “потом всем надоело это слушать, и его буквально стащили с трибуны”. Касаясь вопроса, до каких пор можно танцевать, министр сослался, как он сказал, на мнение И. Моисеева: “Можно ли танцевать 20, 30, 40 лет? – Танцевать можно, смотреть нельзя!”, и далее был выпад в адрес Плисецкой и Васильева. А затем оценил их как балетмейстеров: “Вы пойдете смотреть балеты Плисецкой и Васильева? – Нет! – А балеты Григоровича пойдете!” <…> В данном выступлении министр, по-моему, в высшей мере неуважителен к людям, составившим славу и гордость советского искусства и признанных во всем мире! <…> Даже простых уборщиц в некоторых коллективах провожают на пенсию уважительнее, чем это сделали с самыми выдающимися солистами оперы и балета в Большом театре в 1988 году. Стыдно за вас, товарищи!!!»

Но солисты ушли не навсегда.

В 1993 году в Большом театре прошел вечер, посвященный 50-летию творческой деятельности Майи Плисецкой. В очень сложное время: 10 октября, всего через несколько дней после расстрела Белого дома, в Москве еще действовал комендантский час. Многие иностранные артисты, с которыми была достигнута предварительная договоренность, отказались приехать. «Попросила поискать в Париже кто посмелее – на улице же стреляли, – рассказывала Плисецкая. – Одну пару уговорила, но в последнюю минуту мать балерины устроила истерику: родную дочь – под пули?! – и не пустила. Так что в первой классической паре вышли совсем молодые ученики Григоровича, им по двадцать лет. Вероятно, это лучшие из его учеников. Мне не важно, школа это Григоровича или чья-то еще. Я подумала: пусть публика увидит лучших. В конце концов, публика тоже невольно участвовала в том, что сделали с Большим театром». Значит, Майя Михайловна примирилась с Юрием Николаевичем? Ни за что! Тактическое перемирие.