Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи

Конфликты эти начались не сразу, но постепенно стали яростными, и не с одной только Плисецкой:

«Прежде на репетициях мы много спорили, что-то обсуждали, и никогда раньше Юрий Николаевич не воспринимал замечания артистов как крамолу, – пишет Екатерина Максимова. – Григорович над замечаниями и другими идеями задумывался, он убеждал и доказывал. Или мы его убеждали. И вдруг предлагать иное и спорить с главным балетмейстером стало нельзя!»

Майя Михайловна возмущалась: «А Васильев, который от Бога одарен больше всех, просто биологически талантлив!.. Он в классе делает какие-то пируэты, и молодые стоят – смотрят, открыв рот, потому что это замечательно, они так не могут. Но они не смеют даже выразить свой восторг – опасно! Что может быть страшнее в театре!»

На самом деле зависть в творческой среде – дело обычное, это вам любой артист, писатель или художник скажет. Генерал КГБ Евгений Питовранов, сыгравший в некотором смысле судьбоносную роль в жизни Майи Михайловны, вспоминая годы, когда он возглавлял 4-е Управление КГБ, курировавшее в том числе творческие союзы, говорил: «Постоянные склоки, раздоры, доносы. Особенно в Союзе писателей. Нам оттуда анонимки мешками доставляли. Я даже у них на собрании выступал. Призывал покончить с этим. Все без толку». Плисецкая соглашалась: «Ревность к успеху – страшная вещь, но она существует».

Может ли в этих условиях руководитель – а ведь возглавлял Большой балет, отвечал за репертуар и его качественное исполнение именно Григорович – быть мягким? «Дорогая моя, – сказал Юрий Николаевич в интервью Ольге Шаблинской в 2004 году, – быть дамой, приятной во всех отношениях, в балете невозможно. Когда ты становишься руководителем, у тебя появляются совершенно другие задачи. И быть добреньким ко всем и прощать всем все – для искусства это гибель. Если ваш редактор начнет печатать в газете слабые тексты из жалости к журналистам, газета развалится – и все. Вы должны быть очень жестким, требовательным, чтобы сохранялась дисциплина творческой работы. А если этого не будет – ничего не будет. Я покоя не даю никому – ни артистам, ни костюмерам, ни осветителям. Еще Станиславский сказал: “Актеры – это дети. Но сукины”. Это, конечно, его шутка». Если это и было когда-то шуткой, от частого повторения она давно превратилась в констатацию факта.

Когда я работала над книгой о выдающемся белорусском хореографе Валентине Елизарьеве, стиль управления которого в театре иногда называли авторитарным, мне неоднократно цитировали эту фразу про «сукиных детей». Так должен ли хореограф быть диктатором? «Думаю, что да, – говорит Елизарьев. – Потому что это коллективный труд. Особенно в таких искусствах, где не в тишине пишется книга или за роялем в кабинете сочиняется музыка, а где нужно работать с живым коллективом. Он должен быть управляемым, да. А как им управлять? Только зажечь работой. Не нужно, чтобы труппа тебя любила, но нужно, чтобы уважала за творчество – это важнее. Любовь дело такое – сегодня есть, завтра нет, а вот уважение к творцу должно быть. Без этого ничего. И самое главное, чтобы творец мог увлечь коллектив. Если на репетиции рождается творческая атмосфера, тогда что-то получается. А если великий приходит и что-то сбрасывает с себя, пару движений, и всем говорит, что он гениальный, такого не уважают. Единственное, за что уважают, – творчество».

Известный белорусский дирижер Вячеслав Чернухо-Волич говорит: «Балет – искусство молодых людей, вчерашних школьников, кордебалет – это ребята и девочки от семнадцати лет. И вот здесь должна быть невероятно жесткая дисциплина. Невероятно. Должны быть способы управления, без дисциплины в театре ничего невозможно. Абсолютно. Конечно, найти баланс, чтобы не допускать расхлябанности, и в то же время чтобы это не перешло в какую-то палочную систему, сложно. В театре найти этот баланс всегда сложно, но без этого нельзя, а уж в балетном театре совершенно невозможно».