Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи

«Танец Плисецкой всегда выразителен, но в этом фильме она превзошла себя. Танец здесь идет как бы между строк, в подтексте, он и дополняет, обогащает, и подсвечивает сложившуюся ситуацию. Это ново, необычно. Но чрезвычайно интересно. Полозова – женщина-хищница, черная птица. Ей вполне удалось приемами сказать и выразить это. Сколько огненного темперамента, драматизма и чувства вложила М. Плисецкая в свой танец! (Г. Г. Напрохина, Москва).

«Плисецкая просто поражает своим талантом и красотой в этой вещи. Прекрасны ее драматические жесты, но в танце… Просто чудо! Сколько выдумки в ее обольщениях, так совершенны и оправданы движения. Спасибо за доставленное наслаждение» (актриса Московского камерного театра, пенсионерка 79 лет, Г. К., Москва).

«Я пришел домой, очень устал после работы за станком, включил телевизор – “Фантазия”. Усталость как рукой сняло, захотелось жене цветы подарить. Было бы больше таких фильмов и глубокого размышления у экрана телевизора. Спасибо вам, товарищи большие художники. Ваша работа высокого качества» (Н. К. Назаров, рабочий, Москва).

«Плисецкая – порыв, Плисецкая – страсть, Плисецкая – новаторство, Плисецкая – буря чувств. И все – лишь мгновение, а сколько эмоций!» (Т. Давыдова, Тольятти).

С большим интересом фильм восприняли критики. И хотя Наталью Крымову нельзя считать совсем беспристрастной, она подметила главное, о чем и говорила Майе: «На самом деле именно юмор замечателен. Он в самой скрытости человеческих страстей: двое сидят и о чем-то разговаривают, как воспитанные дворяне, а на самом деле они хотят, хотят друг друга и больше ничего. Дальше вы (уже в танце!) показываете эти желания, их утоление, страсть и все, что с этими двумя людьми было, а они опять возвращаются в корсеты. Это все и грустно, и смешно. Люди возвращаются в условность, только что испытав нечто безусловное…» Это противоречие между внутренним и внешним, так ярко явленное в фильме, заметил известный балетовед Вадим Гаевский: «Она играет одно, а танцует другое. Играет обольщение слабохарактерного мечтателя-простака, а танцует мечту о герое. Играет холодный порок, а танцует порывы страсти. Играет супружескую измену, неверную жену, а танцует преданную подругу. Танцует в немыслимо смелом орнаментальном ключе: развевающиеся одежды, развевающиеся руки сплетают и расплетают роскошнейший пластический венок, венок пластических сонетов; это действительно фантазия красивейших рук, тончайшей, как у шахматного ферзя, талии, фантазия балеринской фигуры. А играет Плисецкая в замкнутой психологической манере». Когда я прочитала эти слова постановщику «роскошнейшего пластического венка», Валентин Елизарьев немного помолчал – вспоминая фильм, взвешивая сказанное, – и ответил: «Наблюдение Гаевского, по-моему, очень точное». Просто не все зрители смогли увидеть.

Единственное, что не понравилось в этом фильме Родиону Щедрину, была… прическа Майи Михайловны: «Эти советские парикмахерши ей сделали слишком большую голову. Где она с ее шеей, ушами, овалом? Знаете, любят наши нагородить. Вот если бы я там был, я бы их за руку, конечно, схватил». А сама Майя Михайловна была не очень довольна… Анатолием Эфросом. «Она любила его как режиссера, – объясняет Щедрин. – Мы видели несколько его постановок блистательных. Вообще ходили к нему в театр, видели много премьер. Когда Любимов уехал, и Эфрос поставил в театре на Таганке “Вишневый сад” – мне кажется, это шедевр, лучшая постановка “Вишневого сада”. Майя к нему очень хорошо относилась. И она от него ждала чего-то, знаете… Потом говорила его жене Наташе Крымовой: “Вот, Анатолий Васильевич совсем мало со мной работал, я хотела от него больше впитать”. Я думаю, что он просто испугался ее, понимаете». Наталья Крымова объясняла Плисецкой: «Вы не поняли, это означало полное доверие. Он мне говорил: это смешно, чтобы я с Плисецкой работал над ролью. Он относил вас к редкому ряду актеров, которые наделены абсолютным слухом – не только музыкальным, но музыкальным в первую очередь».

Как Эфрос верил Плисецкой, так сама Плисецкая поверила хореографу Валентину Елизарьеву: «Очень поверила, – говорит Щедрин и после небольшого раздумья добавляет: – Что с ней бывает в порядке абсолютного исключения. У нее всегда огромное недоверие к предлагаемому».

Валентин Елизарьев подтверждает: те замечательные творческие отношения, которые сложились у них тогда на съемочной площадке, продолжались всю жизнь:

– Она везде меня очень поддерживала, особенно в зарубежной прессе везде вспоминала мою фамилию.

– Это дорогого стоит.

– В Японии на последнем конкурсе, года за два до ее смерти, она была членом жюри. И вот как будто не прошло сорок или сколько лет со дня нашего сотрудничества – в идеальном состоянии отношения. Она меня называла Валечка.