Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи

Когда фильм вышел на экраны, разразился грандиозный скандал. Это в наше время скандал – двигатель продаж и почти мерило успеха, а в советские 1970-е скандал мог стать поводом для репрессий. К счастью, уже не в сталинском смысле, но способен был сильно осложнить жизнь художнику и закрыть будущие проекты.

«Ой, что вы, что вы», – говорит Щедрин про тот скандал: сейчас посмеиваясь, а тогда им с Маюшей (как он ласково ее называл) было не до смеха. В то время руководил Гостелерадио Сергей Георгиевич Лапин, «очень интересный», по словам Родиона Константиновича, человек, гордившийся своей коллекцией первых изданий поэтов Серебряного века: «Был я у него дома, могу на Библии клясться. Низкие потолки, дом в конце Кутузовского, и эти книжки, которые он показывал: “Вот это Мандельштам, издание девятнадцатого года, а это Гумилев и Саша Черный». Лапина нужно было убедить. Фильм снимало телевизионное объединение «Экран», и если ищут спонсоров, то тогда деньги могло дать только Гостелерадио, а траты предстояли немалые – нужно было сделать декорации, оплатить работу съемочной группы и всех артистов, оплатить запись музыки, которую исполнял оркестр Большого театра. Главным «нажимателем» был Щедрин, и Лапина он, конечно, уговорил: «Понимаете, его можно было уговорить». Но, видимо, со съемочной площадки просочились слухи о том, что хореография… как бы это помягче сказать… не слишком советская, что ли. Ну, и от Майи Михайловны после «Кармен-сюиты» всего можно было ожидать. Лапин попросил Плисецкую, чтобы она сделала вступительное слово к фильму. И она его сделала: «Оправдательное как бы, – объясняет Щедрин. – Вот мне пришлось с “Лолитой” тоже давать… Свора собак пошла в этом направлении. Майя Михайловна еще советовалась – в каком платье лучше. Она сказала в своем вступлении, что каждый может судить по-разному, но что как солнце, как море нравится всем – это музыка Чайковского. И пошел этот фильм, который вызвал огромный скандал. И Лапина закидали письмами. Майя Михайловна цитировала потом. Там были такие письма: “Как не стыдно! Ведь у телевизора были дети!” Сейчас я вижу, как с микрофоном вытанцовывают, а кто у телевизоров сидит? А советские люди… Возмущались про эту сцену последнюю. Она была рискованной, когда героиня, так сказать, насилует его на себе. Тогда это была бомба. Прорыв. Революция. Сексуальная революция была. Хорошо, что Лапин усидел».

Плисецкая, для которой после «Кармен-сюиты» это была уже вторая сексуальная революция, говорила, что лично ей фильм очень нравится. «Но многие зрители поначалу его не приняли. Не все согласились с тем, что в иные моменты взаимоотношения героев можно было передать только в пластике, которая добавляла то, что нельзя было выразить словом». Родион Щедрин сказал, что Лапин, которого забросали негативными откликами на этот фильм, даже выпустил брошюру с отзывами – чтобы доказать вышестоящему начальству: положительные отзывы тоже есть. «Проявите настырность, – напутствовал меня Щедрин в Мюнхене, – найдите эти отзывы». Я, конечно, проявила и нашла, хотя это было непросто: библиотеки и архивы отвечали стандартно – у нас ничего такого нет. Это если отвечали. И только в Российской государственной библиотеке искусств отзывы на фильм нашли. Чтение их – отдельное удовольствие и хороший ключ к пониманию настроения эпохи. Настроение в основном пуританское. А тут Елизарьев ставит эротическую, по сути, хореографию, а Плисецкая и Бердышев ее откровенно и – ужас, ужас! – с удовольствием танцуют.

В марте 1976 года Главная редакция музыкальных программ Гостелерадио СССР получила 40 213 писем телезрителей. Больше всего – о впечатлениях от фильма «Фантазия». Редакторы, готовившие подборку, сочли, что треть из них – восторженные, треть содержат «наряду с признанием ряда удач и замечания, в остальных письмах – полное отрицание всего в фильме». Сама Плисецкая говорила об этом: «На телевидение пришло 2000 гневных писем – это порнография! Когда я вижу сейчас голых, таких, сяких, на сцене, я радуюсь и потираю руки: вот вам, ешьте! Нам-то ничего не разрешали! Ведь получалось, что коммунисты в шубах делали своих детей». Ну, не совсем, конечно, в шубах, и все же… Соломон Волков в книге «Большой театр. Культура и политика. Новая история» писал о временах и нравах: «Как известно, Сталин не терпел сексуальных сцен в литературе, театре и кино. В частной жизни и в общении с соратниками по партии он мог быть весьма грубым, но его вкусы были ханжескими. Он считал, что изображение секса в искусстве – это порнография, идущая с Запада и посягающая на духовные традиции русской культуры». Если судить по письмам, в 1976 году вкусы советских телезрителей оставались во многом сталинскими:

«Прекрасная музыка Чайковского, но разве Чайковский писал музыку для таких сцен?» (анонимное, Борисоглебск).