Плющ

- Боже мой, Джон, - сказал он, - это был он! Он был ею!

- О чем ты говоришь? - Спросил Билл, снова и снова вертя медиатор в пальцах. - О чем ты думаешь? Кто такая «Сумасшедшая гитаристка Герти»?

- Генерал, - глухо сказал я и подумал, был ли у него нож, когда я дал ему два доллара. Если бы Херб был там в тот день, он был бы уже мертв. На этот счет у меня не было никаких сомнений. И мне самому повезло, что я остался жив.

- Ну, меня там не было, а ты жив, - сказал Херб. Он говорил со своей прежней раздражительностью типа не-утруждай-меня-подробностями, но лицо его при этом было бледным и потрясенным, как у человека, который действует исключительно инстинктивно. - И поздравляю, Гелб, ты только что оставил свои отпечатки на этом медиаторе. Лучше вытри их.

Я видел и другие вещи, разбросанные среди густеющей зелени в конце коридора: обрывки одежды, несколько кусочков чего-то похожего на обрывки брошюр, бумажные деньги, монеты.

- Отпечатки пальцев - это не проблема, потому что никто никогда не увидит вещи старого болвана, - сказал Роджер. Он взял у Билла медиатор, бегло осмотрел надпись и прошел немного по коридору. Завалы и заросли плюща расступились перед ним, как я и предполагал. Роджер бросил медиатор. На него с жадностью накинулся лежащий на полу лист, и медиатор тут же исчез. Как и не бывало.

Затем, в моей голове, я услышал голос Роджера. «Зенит! Как будто он звал собаку. Съешь это дерьмо! Сделай так, чтобы все это исчезло!»

И впервые я услышал, как он произнес связный ответ: «С монетами я ничего не могу поделать. Или с этими чертовыми штуками». На полпути вверх по стене, прямо за дверью кабинета Херба, развернулся блестящий зеленый лист размером почти с обеденную тарелку. Что-то яркое со звоном упало на ковер. Я опустился на колено и поднял армейские жетоны Стальных Яиц на серебряной цепочке. Чувствуя себя очень странно - вы должны поверить мне, когда я говорю, что слова возникали просто из ниоткуда - я сунул их в карман брюк. Тем временем Билл и Херб подобрали мелочь, оставшуюся после генерала. Пока это продолжалось, раздавался низкий шелестящий звук. Обрывки одежды и клочки бумаги исчезали в джунглях в том самом месте, где парадный коридор превращался в задний.

- А Детвейлер? - Тихо спросил Билл. - С ним тоже самое?

Глаза Роджера встретились на мгновение с моими. Затем мы покачали головами, оба одновременно.

- А почему нет? - Спросил Херб.

- Слишком опасно, - сказал я.

Мы ждали, что Зенит заговорит снова, чтобы опровергнуть это суждение, но в ответ не получили ничего.

- Тогда что же? - Жалобно спросил Херб. - Что нам с ним делать? И что нам теперь делать с его проклятым дипломатом? Если уж на то пошло, как мы должны поступить с маленькими частичками генерала, которые попадутся нам в заднем коридоре? Например, пряжкой его ремня?

Прежде чем кто-либо из нас успел ответить, из приемной раздался мужской голос:

- Алло? Здесь есть кто-нибудь?

Мы посмотрели друг на друга с крайним удивлением, в первый момент слишком потрясенные, чтобы паниковать.

Из дневника Риддли Уокера

5 апреля 1981года

Добравшись до вокзала, я сунул чемодан в первый попавшийся незанятый шкафчик, выхватил из замка ключ с большой оранжевой головкой и сунул его в карман, где он, несомненно, пролежит, по крайней мере, до завтра. Худшее уже позади - на данный момент, - но я не могу даже думать о том, чтобы забрать с собой свой багаж или сделать какую-нибудь обычную работу. Пока нет. Я слишком устал. Физически - да, но я скажу вам, что еще хуже: я морально вымотан. Я думаю, что это результат моего скорого возвращения в «Зенит Хаус» после кошмарной ссоры с сестрами и братом. Любые высокие моральные принципы, на которые я мог бы претендовать, когда поезд вышел из Бирмингема, теперь исчезли, уверяю вас. Трудно чувствовать себя моралистом после того, как вы пересекли мост Джорджа Вашингтона с телом в кузове взятого напрокат грузовика. Действительно, очень тяжело. И я никак не могу выкинуть из головы эту проклятую песенку Джона Денвера[264]. - «Там тихо горит огонь, ужин стоит на плите, как здорово снова вернуться домой». - Старая долбаная жвачка, - мог бы сказать дядя Майкл.

Но в доме 490 по Парк-Авеню я чувствую себя как дома. Хрен его знает почему. Несмотря на весь ужас и странность, я чувствую себя там как дома. Кентон в курсе. Остальные тоже, но Кентон знает это лучше всех. Мне нравятся все они (по собственному признанию, неосознанно), но Кентона я уважаю по-настоящему. И если ситуация начнет выходить из-под контроля, я думаю, что отправлюсь за помощью именно к Кентону. Хотя, прежде чем снова погрузиться в повествование, я должен сказать следующее: Теперь я боюсь самого себя. Опасаюсь своей способности творить зло и продолжать творить это зло до тех пор, пока не станет слишком поздно, чтобы повернуться и загладить свою вину.

Другими словами, ситуация в любую минуту может выйти из-под контроля, и я вместе с ней.

Боже, как же хорошо снова оказаться дома.