Плюшевая засада

Но друзья полагали, что, скорее всего, вместе с Елизаветой Николаевной в доме пряталась переодетая в мужчину Аленушка. Высокий рост и мощное телосложение спутника Елизаветы Николаевны указывали на то, что это могла быть ее замаскированная дочка.

– Анечка сказала, что вам нужно будет взглянуть на место, где несчастье произошло? Хотите, пока еще светло, я вас проведу?

– А вы можете?

– Ключи у меня есть. Аня бы и сама вам показала, да вот запропастилась куда-то.

Это была поистине удача, и сыщики охотно согласились на предложение. Впрочем, ничего интересного в доме им обнаружить не удалось. Обстановка тут была самая простая. Старая, давно вышедшая из моды мебель, бабушкины шкафы и стулья, которые тихо доживали свой век в загородном домике. На такую мебель и воры не польстятся. Можно оставлять ее без охраны совершенно спокойно. Никто ее не тронет.

– Нам туда, – сказала старушка, указывая наверх.

Пришлось подняться на второй этаж, где даже полы так и не были настелены. Поэтому передвигаться приходилось осторожно, прыгая с одной балки на другую. Зато в мансарде потолки были повыше. С одной из потолочных балок до сих пор списал обрывок троса. При виде его Нату пробрала холодная дрожь.

– Вот тут это и случилось, – понизив голос, произнесла баба Люба. – Полиция считает: самоубийство. А Анечка говорит, что на убийство похоже. И я с ней согласна.

– Почему?

– Во-первых, Аня говорит, что Лизонька очень бодро была настроена, полна планов на будущее. От мужа она ушла добровольно, решение не было спонтанным, Лиза его долго вынашивала. Так что кончать жизнь самоубийством ей совсем ни к чему было. У нее в планах было уехать из страны. А во-вторых, это уж я от себя скажу, такой веревки в хозяйстве у сына никогда не было. И, в-третьих, видите, как высоко потолочные балки находятся. А тут ни стула, ни табуретки, ни стремянки, ничего. Как бы Лизонька до них добралась? Тут не допрыгнуть никак.

– И полиция не обратила на это внимания?

– А им что? Они как письмо увидели, сразу в него вцепились. Ну а в письме Лизочкиной рукой написано, что такая жизнь ей надоела, хочет она с ней покончить. И винит во всем своего мужа.

Слава разглядывал балки у себя под ногами. Кое-где был положен черновой пол, но доски прилегали одна к другой неплотно, между ними оставались приличные щели.

– А что это там блестит?

Слава лег животом прямо на доски, стремясь достать привлекший его внимание предмет. Но ему не удавалось просунуть между досками руку. Щель была слишком узка.

– Попробуй ты, – попросил он у Наты. – Твоя рука будет поизящней моей.

И точно, Ната без особого труда просунула руку, и ее пальцы сомкнулись на чем-то маленьком и круглом, что лежало под досками.

– Пуговица.

Пуговица была круглой, очень красивой, с финифтью. На бледно-голубой эмали были изображены цветы незабудки. Целый букет ярко-голубых, уже розовеющих и еще нежно-сиреневых цветочков. Сама эмаль была оправлена в серебряную ажурную оправу.

– Откуда бы это тут?

– Никогда ничего подобного ни у Люды, ни у Ани не видела. Красивая брошка.

– Это пуговица.

– Ну? – удивилась баба Люба. – Ишь ты! Пуговица! Живут же некоторые! Какие пуговицы себе покупают! Прямо драгоценность, а не пуговица.

– Ваша правда. Драгоценность. И, похоже, старинная. Точно не ваша?

– Нет!

Больше ничего интересного на месте трагедии не было обнаружено. И друзья спустились вниз. Анна Семеновна к этому времени так и не вернулась.

И баба Люба предложила гостям:

– Посидите тут у меня перед домом на лавочке. Скоро уж Аня придет.

Лавочка буквально утопала в резной зелени пышных кустов пионов, которые как раз выбросили круглые шарики бутонов. Некоторые самые торопливые уже лопнули, показав темно-бордовую, нежно-розовую или кремовую окраску будущих шапок цветов. Пышно цвела молодая сирень «Красавица Москвы». Громадные кисти перевешивались через забор. Белые, самую чуточку тронутые легкими розовым мазками соцветия распространяли вокруг себя сказочной сладости аромат. Баба Люба оказалась хлебосольной хозяйкой, в дом не пригласила, но вынесла им чай в больших кружках, печенье и домашнее, оставшееся еще с прошлого года малиновое варенье, которое следовало мазать на белый, очень свежий и вкусный хлеб.

– Ешьте! За едой и время быстрей пройдет.

Так как в богатом доме Валентина Петровича никто не предложил Нате со Славой перекусить, то они чувствовали сильный голод. Похмелье у Наты совсем прошло, появился зверский аппетит, казалось, что она может сожрать целого слона. И предложенное им угощение было очень и очень кстати.

Слава с Натой сидели, любовались цветами, жевали хлеб с вареньем, но постепенно в них обоих с надвигающимися сумерками стала заползать и тревога. Не помогало уже ни варенье – тем более оно кончилось, – ни цветы, которые к вечеру свернули свои лепестки, готовясь ко сну. Да еще баба Люба несколько раз выходила на крыльцо, зябко ежилась и повторяла одну и ту же фразу:

– Да где же эта Аннушка?

В последний раз, когда она вышла, в голосе ее звучала откровенная тревога.