Плоды манцинеллы

Ему эта мысль не нравилась. И дело было не в том, что престиж работы в Центре имел хоть какую-то ценность. Совсем наоборот — после Родства любая социальная значимость на шкале «приоритетов» Андраса Ланге находилась где-то совсем рядом с пустой бутылкой виски. То есть — полный ноль. Но мысль, тем не менее, казалась противной.

— Не хочу уходить без ответов, — пробормотал Энди. — Чтоб мне сдохнуть…

В 16:16 распотрошенные ранее папки вернулись на свои места. Или почти свои. Он не был уверен, что все сделал правильно — часть листков, наверняка, перекочевала из одной стопки в другую или вовсе перелетела с полки на полку. Черт его разбери. Подписи на папках никто не делал.

— И так сойдет, — буркнул Энди.

Он никогда не видел, чтобы Алан копался в этом стеллаже. Конечно, времени в лаборатории Андрас провел немного, но уверенность крепла — если Саммерс заглянет в старые бумаги, то совершенно точно определит, что здесь порылся кто-то еще.

— Пусть так. Старикашка.

В 16:22 он уверенно шагал по пустому коридору Центра, слушая гулкий звук собственных шагов. Напряжение витало в воздухе и исходило оно от Энди. Андрас пытался представить себе объяснимые причины всех тайн Алана Саммерса, пытался смоделировать в голове достоверную ситуацию, используя те данные, что у него были. А данных жутко не хватало. Даже важные даты, озвученные доктором на интервью, никак не всплывали в памяти.

— Майер, — шептал он на ходу. — Майер, Эстер. Когда его нашли? В 44-ом?

Энди вышел на улицу в 16:31. Холодный воздух наполнил легкие, слегка прояснил голову, но мысли, тяжелые, неприятные мысли, к сожалению, никуда не делись. Даже заветное и теплое имя Тэйе вспомнилось не сразу — настолько тревожно он себя ощущал. Андрас сделал несколько шагов и остановился. В кармане вибрировал телефон.

Входящий вызов. Алан Саммерс.

— Да? — сухо ответил он.

— Энди? Ты слышишь? — голос дрожал, звенел от возбуждения. — Все получилось, Энди. Или получится. Короче, мне дали добро.

— Отличная новость, папаша.

— Да. Отличная. Давай мы с тобой договоримся на… Э-э-э… Какой сегодня день?

— Среда, 24 сентября.

— Замечательно. Давай договоримся на понедельник. Точно, — недолгая пауза. — В понедельник проведем наш эксперимент.

— Твой эксперимент, — грубо вставил Энди.

— Наш, парень, наш! Он очень важен. Ты поймешь.

— Слушай, Алан, я бы хотел…

— Не сейчас, Энди, не сейчас, — доктор утробно пыхтел в трубку. Очевидно, он разговаривал на ходу. — Все детали позже, потом.

— У меня вопросов уйма.

— И вопросы потом, Энди. Приходи в понедельник, к восьми утра. Это будет важный день, великий день, я чувствую.

— Прям из штанов выпрыгиваю от нетерпения.

— Ха! Смешно. Ты славный парень, Энди. До понедельника.

И Алан Саммерс бросил трубку.

Глава 15. Музыка. Фортепиано

— Мне здесь нравится! Приятно очень!

Девочка обошла все комнаты, заглянула в каждый комод и шкафчик, высунулась в несколько окон и надолго задержалась в спальне. Бастиан ходил за ней следом, молча наблюдая, с нелепой улыбкой, застывшей на губах, и с окрыляющим чувством где-то внутри.

— Прекрасно, — сказал он. — Я очень рад.

Чужая женщина была совсем рядом. Она бросала недобрые взгляды и наигранно хмурилась, то и дело недовольно хмыкая, но ей не удалось омрачить радость долгожданного дня. Маша — все еще Маша, — подошла к ней и виновато потупила взор.

— Прости меня, — сказала девочка.

— П-простить? — неожиданные извинения обезоружили Бремер, и скрыть это ей не удалось. — За что простить?

— Ты недовольна из-за меня. Я это… — Мария задумалась. — Чувствую.

— Ты… Я… — женщина обреченно качнула головой. — Все нормально.

— Ты уйдешь.

Это был не вопрос. Утверждение прозвучало так незыблемо, что даже Себастьян неуютно поежился. Марта кинула на него быстрый взгляд, вновь посмотрела на Машу и прерывисто кивнула.

— Уйду.

— Мы еще увидимся?

— Мы будем часто видеться, девочка. В университете.

— Что это?

— Это… — Бремер подошла к Марии, протянула руку, чтобы погладить Машу по голове, но тут же ее отдернула, едва дотронулась до светлого локона. — Бастиан тебе объяснит.

Чужая женщина собирала вещи, а девочка распаковывали свои. Поклажа Маши была невероятно легкой и скромной: упаковка старых цветных карандашей, несколько измалеванных листков детской живописи — все старые рисунки она оставила в приюте, здесь были лишь те, что Мария нарисовала в дороге до Цюриха, — несколько простеньких платьев, пачка нижнего белья и бледная пижама, изображение на которой давно стерлось, превратившись в едва различимый серый контур. У Бремер же вещи не знали счета.

— Я все не увезу за раз, — сказала она, опустошая полки. — Оставлю тут. Потом заберу.

Маша с любопытством наблюдала за сборами. Она смотрела во все глаза, ведь здесь было столько незнакомых вещей. Косметика в виде множества баночек и бутылочек всех цветов и размеров, ноутбук, планшет и телефон, фен и депилятор. Столько всего неизвестного ребенку из детского дома. Мария осыпала Бастиана вопросами, спрашивала, спрашивала и спрашивала, получала ответы и задумчиво, по-детски забавно, кивала.