Площадь

Оторвавшись от губ, он принялся покрывать поцелуями ее щеки, лоб, шею… Через вырез платья добрался до груди. Она опять начала извиваться. Менджюн еще раз прижал ее к себе и разжал объятия. Она пересела подальше от него и начала приводить в порядок прическу. Он смотрел на нее, и она становилась все желаннее и роднее. Тело, отданное другому, приобретает некую магическую силу. Все произошло как-то само собой, без предварительного признания в любви, но оба приняли это как должное. Все шло к этому. Со дня первой встречи минул почти год. Это было время смутных ожиданий. Менджюн гладит ее руки. Тонкие длинные пальцы с красивыми ухоженными ногтями. Ощущает легкое ответное движение. Это возбуждает, как и то ее движение во время безумных поцелуев. Он наклоняется, заглядывает ей в глаза. Она стыдливо опускает веки. Любимая, ненаглядная. Он снова берет ее руки в свои и до хруста сжимает каждый палец по очереди. Она, прикусив нижнюю губу, молча следит за ним. Менджюн не может поверить, что так легко и естественно складываются их отношения, словно они провели вместе всю жизнь. Он поочередно подносит каждый ее пальчик к губам и нежно, с чувством целует. Одинокая чайка все еще летает над морем.

Ночью, когда Юнай ушла от него, он лежал, подложив руки под голову смотрел на кресло, где она только что сидела, и его переполняла радость удовлетворения. Он гордился, что эта женщина в жестко накрахмаленной кофточке, похожей на крылья стрекозы, была его всем своим гладким телом и задыхалась в его объятиях. Казалось невозможным, что так легко пала крепость, еще недавно казавшаяся неприступной. Представлявшему себе любовь какой-то сверхъестественной «техникой» Менджюну эта победа, даже когда он реально потрогал ее руками, казалась галлюцинацией. Вспоминая, как она раскрывала губы ему навстречу, он мечтательно улыбается. А что, если я у нее не первый? Нет, не может быть. Я же сам не давал ей вздохнуть, и она вынуждена была открыть рот, чтобы не задохнуться. И еще она отчаянно отбивалась. И на шею ко мне не кидалась. Вдруг приходит тревожная мысль, а не делает ли она вид, что не устояла перед его натиском? Ее язык извивался в порыве страсти, словно разрубленная ящерица. Ее нежная плоть определенно говорила о любви. Что ни говори, а самая истинная ценность, которой может обладать человек, — это другой человек. И поэтому его удовлетворение так велико. Нельзя сказать, что он абсолютно не имел представления об этой девушке, но только теперь, когда испытал близость с ней, он мог безоговорочно ей поверить. Душа следует за телом. Если бы не было тела, то на чем бы основывалась вера одного человека в другого? Неизвестно, но может быть, человеческое тело создано одиночеством, чтобы любовь, которую нельзя ни увидеть, ни потрогать, превратить в нечто, что можно ощутить, подобно тому, как желание увидеть невидимое божество приводит к созданию идола. Тело человека — это тень одиночества, падающая на унылое поле безнадежности. Если так посмотреть, то ярко освещенные солнцем облака, море, горы, небо, корабли, снующие в гавани, поезда и рельсы, высотные дома — словом, все вокруг — это только тень, отбрасываемая каким-то громадным одиночеством. Гигантским одиночеством… Этот мир — тень огромного одиночества… Когда тело стареет и больше не отвечает потребностям большого одиночества, оно рождает давно зачатые семена одиночества. Так на Земле зарождается жизнь. Жизнь — дитя одиночества, у которого отнята способность забывать. Жизнь — это как женщины для распутника, который сам был обманут и потому ищет крутом жертвы для очередного обмана. Наконец, он встречает женщину, которая ему нравится, снимает шелковые одежды, переодевается в пижаму и рождает сына, который кажется ему лучшим на свете. И только тогда одиночество прекращает сеять свои семена, и Вселенная освобождается от страданий. Жизнь — это низ живота беспредельно плодовитой женщины, страдающей от неукротимого вожделения.

Тело Менджюна покрыто синяками от пинков полицейских сапог, но это не мешает ему как истинному философу-идеалисту предаваться своим оторванным от реальности, подобным желтку в яйце мыслям, до тех пор, пока сон не побеждает его.

Со стороны моря время от времени раздается гудок какого-то судна. Он напоминает когда-то услышанный печальный крик ночной птицы. Корабельный гудок — крик ночной птицы… Менджюн поднимает рюмку сочжу[7] и залпом выпивает. Обжигающая жидкость пронизывает тело. Приехав в Инчхон, он часто с удовольствием заходит в этот трактир. Уже почти завсегдатай. Приятно, что здесь всегда малолюдно, а из окна открывается прекрасный вид на море. Волны плещутся прямо под дощатым полом. Он бросил за окно окурок от выкуренной сигареты.

— Не желаете еще? — за спиной возник хозяин трактира с чайником в руке. Рука, державшая чайник, крепкая, жилистая, надежная. Видно, что ее обладатель — человек недюжинной силы. Менджюн обернулся, покачал головой:

— Нет, на сегодня хватит.