Площадь

Если выглянуть из глубины пещеры наружу, справа видна высоковольтная мачта, обломившаяся посередине. Сейчас как раз на этом изломе зависло здоровенное белое кучевое облако. Вспомнилось, как в далеком детстве, школьником, он соорудил квадратную рамку по десять сантиметров высотой и шириной, ставил перед собой и, глядя через нее на окружающий пейзаж, старательно переносил на бумагу все, что видел в этом квадратике. Рамка была хороша и удобна тем, что четко отграничивала заданный для рисования кусочек бескрайнего внешнего мира. Конечно, вход в пещеру не имел такой правильной геометрической формы, да и по краям со всех сторон зарос бурьяном, но все же выхваченное этим почти квадратом пространство вмещало в себя довольно живописную картину с фоном из дрожащего марева, появлявшегося в солнечные дни. Наблюдая из темноты пещеры четко очерченный фрагмент яркого и жизнерадостного мира природы, Менджюн думал, как все-таки гармонично, красиво и идеально устроена живая природа. Надежная каменная стена окружала его со всех сторон — сверху и снизу, справа и слева. Из этого каменного мешка внешний мир воспринимался совершенно иным. Он представлял себе, как какой-нибудь зверек величиной с ладонь из своей норки внимательно и настороженно следит за тем, что происходит в большом и незнакомом внешнем мире: танки и артиллерия ведут смертельный бой, Народная Республика истекает кровью, агонизируя на смертном одре…

Менджюн не ощущал себя участником исторических событий, он был свидетелем, созерцателем. И не было душевных сил, чтобы выйти из состояния полного безразличия, не было даже желания осудить себя за пассивность и безучастность. Он чувствовал себя безмерно усталым. От поверхности земли поднимался чуть заметный теплый парок. В эту минуту Менджюн от души позавидовал далеким предкам, которые не знали условностей, жили в таких вот пещерах, прикрывая наготу звериными шкурами и древесными листьями, и самцы могли по запаху отличить свою самку от других… Должно быть, этим людям мир представлялся настоящим раем: симфония зелени на фоне лазурного неба, игра солнечных лучей, теплый запах родной земли… Что мешает и нам жить, как жили наши предки, зачем мы безумствуем, отнимая земные блага у грядущего целыми горстями?

Послышался шорох снаружи. Низко пригнувшись, в пещеру вошла Ынхэ. Улеглась, как всегда, рядом, на привычное место. От нее пахло медикаментами. Сняла пилотку, подложила под голову и вдруг спросила:

— К чему эта война? Кто ее начал?

— Это, наверное, от одиночества.

— Кто же начал?

— Само собой, Ким Ир Сен.

Ынхэ задумалась, прикрыв глаза. Полежала некоторое время молча, потом повернула к нему лицо, положила руку на его грудь и тихо сказала:

— Допустим, ему хотелось этого. Но разве он имеет право бросать в эту бойню всех нас?

— Право? Если бы все соблюдали право, о котором ты говоришь, на нашей грешной земле уже давно была бы райская жизнь!

— Говорят, у Ким Ир Сена была любовница…

— Может, и была. Да не такая, какая надо бы.

— Если бы ты, Менджюн, стал главой государства, ты бы как управлял страной?

— Я? Я бы не допустил такой дурацкой ситуации. По крайней мере, не доводил бы до войны. Я бы первым делом издал указ: гражданин Корейской Народно-Демократической Республики имеет священную обязанность любить жизнь. Всех, кто нарушает, кто не исполняет эту обязанность, считать врагами народа, агентами империализма. Тех, кто никого не любит, немедленно расстреливать именем народа. Ну как?

— Ха-ха-ха…

Ынхэ расхохоталась открыто и весело.

— Ты безнадежный романтик. Если отдать бразды правления в твои руки, в первую очередь пострадает именно народ!

— Романтик? А разве есть толк от прагматиков? До чего они нас довели? Сама видишь…

Он прижал к себе ее трепетное тело. Ее упругая грудь, живот, бедра и ноги как бы слились воедино с его телом. Менджюн прикрыл глаза, и сразу в памяти всплыли встречи с нею накануне войны. Вечер, когда она впервые рассказала о возможной поездке в Москву, ночь, проведенная вдвоем в уютном номере санатория на знаменитом Вонсанском побережье, ее предательство и внезапный отъезд в Москву — все это связано с одной-единстве иной женщиной, Ынхэ, которую он безумно любит. Сейчас она в его объятиях. Странно получается: когда она в Москве — вероломная предательница, когда здесь, на берегу реки Нактонган, рядом с ним — живое воплощение верности и раскаяния.