Площадь

Он расстегнул пуговицы ее гимнастерки, потом принялся за кожаный ремень. Пояс с металлической пряжкой неприятно лязгал, пока он раcстегивал его. Такая грубая железяка на нежном теле Афродиты. Кто посмел послать сюда, на Нактонганский фронт, где танки плюют кровью и земля горит в адовом огне, эту богиню любви и красоты, которой аплодировали в самом Большом театре, с его знаменитой колоннадой? Кто посмел погнать невинных людей, таких, как это хрупкое нежное создание, на страшную бойню, где и металл не выдерживает человеческой жестокости и накала ненависти? Врете! Ничего у вас не выйдет. Вы намерены обманывать народ именем самого народа. Но мы отыщем правильный ответ на ваши действия. Не стройте из себя героев, мы вас раскусили! Обманувший ожидания, сам будет обманут ровно настолько же. Вы согнали нас сюда, на театр военных действий, чтобы мы стреляли из пушек, сражались в танках, а мы ищем дороги назад, в первобытное общество, где не пахнет порохом и не стреляют пушки!

Покончив с процессом расстегивания многочисленных пуговиц и кожаного ремня с металлической пряжкой, он принялся снимать с нее нижнюю рубашку цвета травы. Выглянули ее упругие девичьи груди с розовыми сосками. Он припал к ним лицом и расслышал тревожное биение ее сердца. В этом биении слышалась какофония войны: отчаянный лай пулеметов, пушечная канонада, грохот разрывающихся бомб, душераздирающий лязг гусениц, вгрызающихся в израненную землю, свист летящих с высоты авиабомб, завывание ветра и шум прибоя.

Он открыл глаза и посмотрел в ее лицо. Она открыто встретила его взгляд. Это было молчаливое признание влюбленных, полное подтверждение того, что они — две половинки одного целого, название которому «жизнь». Не будь они неразрывным целым, как бы они оба могли любить друг друга так самозабвенно? Ему не нужны звезды с неба. Он и сам это давно знает. Ему достаточно его любви к ней, безумной животной любви. Ему ничего больше не надо, достаточно и этого яркого солнечного света, этой зеленой травы, теплого дыхания земли и этих сплетенных рук и ног на первобытной земле, под полуденным солнцем, которое, оглушая зноем, дышало им прямо в лицо. Было затишье. Стояла ясная безветренная погода.

И вот очередное свидание. Судя по всему, оба очень спешили увидеться. У нее в руках были ножницы — наскоро обработав раны пациентам санчасти, она прямо оттуда побежала к пещере. У Менджюна в кулаке зажата последняя военная сводка, только что полученная с передовой. Об этом следовало незамедлительно доложить командованию, никак нельзя отложить на потом. Он отрешенно смотрел на ножницы в руках Ынхэ, ослепительно сверкающие в косых лучах солнца. Она так спешила, что позабыла сунуть их в санитарную сумку, — а это прямое нарушение инструкции, неопровержимое доказательство дисциплинарного проступка. Таким образом, у обоих в руках было по неопровержимой улике, доказывающей нарушение военной дисциплины, а за такие проступки они оба могли попасть под трибунал. Почему в разгар боя медицинские ножницы находятся не там, где надо? А вдруг из-за этого не была вовремя оказана срочная помощь умирающим раненым бойцам? Что, если хирурги были вынуждены ампутировать раненым ноги или руки, которые можно было бы спасти, если бы своевременная помощь была оказана на месте? А военная сводка, которую сейчас держит Менджюн? Может быть, она содержит важные оперативные данные, которые могут решить судьбу целой дивизии? Там, где действуют законы военного времени, в эту минуту они должны были бы стоять перед военным судом, а не сидеть вдвоем в любовном гнездышке…

Положение Народной армии на фронтах ухудшалось с каждым днем. Лишенные поддержки с воздуха, ценой огромных потерь части коммунистической армии отстаивали каждый клочок земли. Раненым не успевали оказывать медицинскую помощь, так как основные санитарные части были отрезаны. Военврачи и младший персонал были бессильны им помочь, так как у них не было ни оборудования, ни медикаментов. Они не могли обеспечить надлежащий уход даже умирающим.

В связи с этим резко увеличилась нагрузка на те санчасти, которые еще могли работать.

Ынхэ крутилась как белка в колесе, не зная сна и отдыха. За сутки удавалось подремать в общей сложности часа три. Недосыпала, поэтому и на свиданиях он больше видел ее спящей. Все раньше и раньше она убегала от Менджюна, сокращая часы свиданий, твердя, что ее ждут раненые. Менджюн понимал, конечно, что ей приходится очень трудно, но все равно испытывал чувство горечи всякий раз, когда она, бесцеремонно оттолкнув его, торопливо покидала пещеру.

Он лежал и смотрел на светлый прямоугольник входа в его пещеру. Высокие заросли летней травы, окаймлявшие вход по краям со всех сторон, на фоне голубого неба рождали иллюзию подводного мира. Казалось, что это водоросли покачиваются в струе сильного морского течения. Пространство диаметром всего в три метра, служившее постелью, где Менджюн и Ынхэ переплетали свои тела в любовном экстазе, подтверждая, что они живы, пока еще живы. Может быть, это и есть последняя в их жизни постель…