Площадь

– А очень просто, – ответствует Первый Заместитель Главного Редактора. – Мы эти штуки видывали. Теперь будут введены Общий Овкуснитель – потому что Главный Редактор без этого ничего не утвердит, – Увкуснитель (это согласно табели), Упротивнитель – потому что попозже это ему покажется обязательным, – да я его, собственно, и понимаю… – ну, и Отвкуснитель какой-нибудь… как резерв. Иначе нам просто нечем будет маневрировать в этой ситуации. Спать не хочется, а завтра прием у королевы… Сколько лет пустых прошло, сколько лет. Жизнь моя, жизнь Ваша, должность моя, Ваша… сейфы наши, люди.. где им всем, этим вещам, место?… и почему это тоже так банально?.. Почему не мостят дорогу эту сбоку, ей уже лет пятнадцать, они думают нам отсюда не видно ночью?.. Противно как… или нет? Ах, Вы же работаете (референту), милый. Странно, как Вас ничто не касается. Может Вы, того не понимая, и есть надежда? Надежда ведь не понимает, что она – это она. Вот мы и не утверждены особенно, и не согласованы ни с кем никогда, в последнее время тем более, пожалуй… Знаете, мне не жаль моего этого драгоценного прокуренного плеча, мне жаль только, что на нем никогда не отдыхал ребенок, я же проклят как бы… вот и ерунду вот эту бы из петлицы отдал ему поиграться, куда банальнее… Место, место моё… Как Вы думаете, почему так рвется небо, оно же закупорено… неужели это не помогает тому, кто его закупорил?! Спать не хочется, прием завтра… У меня знаете, какая идея? Если Вы хотите иметь возможность со мной побеседовать, то я Вас усыновлю, а?.. Уже само по себе повод поговорить, правда ведь? И, кроме того, я всё знаю. Я ведь все знаю, что дальше будет. Вам нельзя оставаться одному, милый… Вы во Вселенную упадете, а там… – только Главный Редактор, если еще вдруг встретите; а встретите – что толку?.. до него неподготовленным все равно никто не доходит. Уйдите от них, Вам никто не чета. Я видел, как Вы в окно смотрели. С ними у Вас только что руки-ноги одинаково устроены, да ходите прямо… Пойдемте… про “Олень” лучше там… внутри рассказывать.

...................................................

Как и что мне делать, как и что… Я могу вот так посидеть и покачаться головой в руках, раздумывая как бы. Но один человек сказал мне, что это… как это он говорит… да, бунально. Мне это стало обидно и больше я так не делаю, хотя, может, и делаю, не знаю.

Мы не можем уйти по причине слишком скользкой дороги, и вокруг так много голольда. С этими словами мы попытались вернуться с обратной дороги, то есть, я сейчас понимаю, что дорога эта была обратной, ну, и с обратной дороги не возвращаются, сзади уже никуда, если ушел. Но – что могло произойти, если мы были молоды (если я, конечно, не оправдываюсь этим)… Вот, как следствие, мы и вернулись в комнату с высокими, никуда не переходящими потолками, ниспадающими, правда, вольно в уходящие из-под нас пространства, которые если чем-то и были, то детишками из какой-то группы, где меня водили за руку, а детишки превратились теперь в такие красивые черные блестящие поверхности, вот же, как им хорошо…

Но это вообще моё предположение. А если быть точным, то мы определенно куда-то сдвинулись в пространстве, и пространство чего это было, предсказать пока никак невозможно, это только будущее сработает. Это все из-за того, что вернулись, хотя она и смеялась, и доказывала, что все еще надо доказать; но ведь самое последнее дело, мы знаем, отказываться, когда чувствуешь, да? А доказательства – это ведь способ и отказаться, и другим отказать, правда?

Ответом чему была комната с ушедшими окнами и ветром, неизвестно откуда взявшимся. Что и следовало ожидать, когда внутри запутываешься… это тогда, как бы, внешнее пытается засложнить, как снегами, твою жизнь, на борьбу с чем и должен был, наверное, надеяться каждый, кто не понял, волею судьбы оказался в,

но,

и …

…горели черные люстры. Мы с распухшими от слез веками, а кому-то, может, и веками, стояли, ничего не боясь, на самом ветру, да, по-моему, его и не чувствовали, потому что пропало время и все мы пропали, растворившись в сумрачном утре. Вдаль уходили дороги и тропы терялись уже в руке от них, а взгляд был только и только один, потому что серело и воздвигалось, и вытягивалось небо, и до начала жизни оставалось месяцев еще много, и сквозной коридор в нехорошее было видно.

Замерзшие лица помогали оправдывающей болью, это было хоть чуть легче, когда что-то болит, значит, созвучно тому, что внутри; а потом, горе ведь никогда до конца не воспринимается – всегда есть надежда часть его вернуть. Вот мы и перестали ждать и на что-то лишь надеялись непонятное. Не будучи готовы все равно к самому худшему. Которое все равно произошло. Ничем не напоминающий что-либо печальное предмет стал удаляться, тихо и необратимо, и мы и сами поразились, как от нас ничего не зависит, и только очнулись и застыли от ужаса в тот момент, когда предмет начал как будто сам поворачивать, окруженный фигурами, и исчез за углом.

Остальное в мире перестало что-то значить.