Площадь

Компания наша сидит в виде туч и барашков, проплывающих среди ясного дня, хотя и в темном небе; понятно, что в темном, откуда ему другому взяться посреди ночи, правда, времени нет, мне так говорил мой близкий когда-то Друг, а теперь помощник Малого городского магистра. Я, кстати, очень вас умоляю, не понимайте все это неправильно, тривиально и мерзко – так, что Малый городской как бы меньше Большого городского магистра. У меня от этого будут неприятности, а у вас – непонимание основных и главных проблем, которого семинара нами будет рассматриваться своевременно, понимаете? Они не больше-меньше один другого, они просто разные совсем. Вот не надо только торопиться, ладно?.. Должны же нам какие-нибудь люди, которые, в свою очередь, все объяснят, да?!

Кому всегда везет в этом отношении, это Большому Городскому магистру, вдруг, как лишь ему одному свойственно, оказавшемуся поодаль от нас в рыжем малахае, пьющим водку, основательную, пузатенькую такую. С ружьем назад и на весу, это если наоборот сидишь, всегда так.

– Да, конечно, – сказал он. – Конечно, это вы, я бы отметил, как бы… Правильно… Только греха в этом много. Вот почему всегда так, что, казалось бы, понимаешь, и хорошее, и позитивное, и конструктивное, но в такой свиноподобной рамке, не люблю этого. Не грехи, – я, например, откровенно рыж – видите? – не стесняйтесь видеть! Приказываю!!! – а за их обрамительную… очень обременительную обязательность, нудятина какая. Господи, ну как же дурно-то! Истинно, говорю вам: нет больше того, чем живете, так давайте встанем и пойдем – она все равно мертва, моя любовь – длинная ночь. Не надо было есть столько холодного чаю, меня же на ночь всегда тошнит от заварки. И придут годы, и вы это тоже поймете, и не надо столько заварки пить. А сейчас еще вдобавок. Наступит зима…

Наступила зима, и мы поняли, что оказались очень далеко, а может, и давно от того места, где были. Вокруг простирались голубые снега и деревья были совсем другие, хотя, может, кому-то и показалось, что ночь, и снега от фонарей голубые, но, с другой стороны, какие фонари, кому их придет в голову днем жечь, а, стало быть – день значит, правда же? Ну, вот, я и говорю… но, впрочем, проблемы эти решаемы мало вообще, и мало кем. Даже, как это ни страшно сказать, Большим Городским магистром. Впрочем, последний раз его видели вроде неживым.

А пока мы оказались среди зимы, наступило лето, но совсем уже другое лето. Это означает, что пришла пора думать о дневниках, чего и было когда-то, много лет назад, обещано, – вот я и думаю, а что же делать, обещали же.

ДНЕВНИК I . “ Большое личное и общественное, тра-ля-ля, доверие оказано тем потрясающим все сознание фактов – то есть, фактом, что мы приглашены впервые за много лет на торжественное открытие выставок королевского запасника Генерального музея, в тесной связи с чем расстилается поле и флаги, и надо много чего еще успеть заказать в связи с существующими правилами: соответствующей одежды, еды и питья, но надобно при этом сказать, что цветут поля и флаги в них, и строится жизнь, и поедает её смерть, и не будь королевы – ничего бы не было”.

ДНЕВНИК II . “ …пронизанное неким трогательным снобизмом и тончайшим психологизмом творчество юного поэта, с самых детских лет страдавшего эпилепсией, психологией и шизофренией, что последнее ни в коем случае не следует разъ-сматривать, как недостаток, а наоборот, как давшее некоторый полет. Душу навылет выворачивает некоторое подобие надрыва, на грани взрыва, и на больное усталое сердце посылает, ниспадая, столь свойственный столетию импульс экзистенциализма… “

ДНЕВНИК III . “Я дурею – им безнадежно напоминать, а? Постановлением магистрата эти работы давно приостановлены, потому что ночь уже, а он стучит молотком мне по темени, где оно, кстати, у меня?.. Прид-дурок!!! Сдохнуть от него можно. Я завтра – всё!!! – в магистрат иду, я ему, этому скоту, всю жизнь переделаю, у меня там знакомые все!.. “

В следующий раз я оказался посреди ясного-ясного неба и большого, огромного поля с буйно цветущими сорняками. Остались рядом голоса и звон, но звон, как оказалось, воздуха – нежного, чистого. Никого же рядом не было, только высоко в небе кувыркался небольшой самолетик, но и его не было видно.

– И Вы знаете, друг мой, – сказала Фрейлина – я совершенно не знаю, как Вас пригласить. Дело в том, что для того, чтобы знать, как приглашать, надо ведь отдавать сполна себе отчет: куда и зачем, не так ли? Как прикажете это делать, если она убирала мой кабинет, и весь список куда-то задевала, а я ничего не помню?!! Кто Вы тогда? Зачем?.. Боже, Боже… наступает полдень… чтобы Вы знали… Скоро при королеве обед и сознание того, насколько это необратимо… или, как это – неотвратимо? – наполняет душу невыразимой тоской, что, наверное, само по себе несколько претенциозно. Какая же я все-таки в этом отношении неграциозная!!..

С этими словами она исчезла, а я продолжал думать о дневниках.