Пловец Снов

Выпили вчера не так много, чтобы у Георгия с утра болела голова. А вот у Бориса разрывается наверняка. И ладно. И пусть. Впрочем, злобный рефлекс иссяк почти сразу. Вскоре стало немного жаль незадачливого гостя. Приходил за деньгами, ушёл ни с чем. Значит, ему и не опохмелиться. Какое там, есть ли Боре на что жить? Или издательство заплатило гонорар? Маловероятно.

Сердиться было глупо. Гость, в общем, никого не обманул. А то, что нарушил куртуазность поведения, так с кем не бывает в подпитии? Наверняка он сам страшно переживал и наказан уже сполна. Хотя ещё раз: не за что его наказывать. Ему пришлось взять на себя слова той, которая упорно лезла на Горенова из колодца. Боря – жертва Истины, не более того…

Однако в великодушии следует и меру знать. В конце концов, негоже так себя вести в гостях. Его позвали не для того, чтобы он ломтями правду-матку нарезал. Он подвёл друга!.. Подвёл, помимо прочего, и в том, что Георгий искренне хотел помочь, но не вышло… За это и огрёб. Правду говорят, не делай добра – не получишь зла!.. Какой скотский тезис, даже противно. Горенов пробудился окончательно. Он чувствовал себя сбитым с толку и не знал, что делать, но сразу услышал подсказку:

– Сом, иди есть!.. Только штаны надень.

Знакомый, самый родной на свете голос. Настораживала лишь ремарка по поводу брюк. Прежде Лена никогда не подчёркивала этого особо. Очевидно, здесь скрывался намёк на нештатную ситуацию. Впрочем, о ней не просто намекал, а буквально возопил запах рыбы, стремительно наполнявший квартиру.

Георгий вышел на кухню. Дочь смеялась, сидя за столом и стараясь при этом незаметно зажимать себе нос. У плиты стояла Люма. Видимо, здесь шла весёлая женская беседа. Только выглядела Орлова как-то необычно. Не сразу, но совсем скоро Горенов прочитал на её лице чувство вины, очень редкое для человека её статуса. «Неужели всё-таки откажет?»

Книгу G Людмила Макаровна не стала и открывать. Трудно было бы ознакомиться с произведением за один день, но она даже не собиралась этого делать. В ремесле Люмы от текста зависело слишком мало. Ей нередко доводилось принимать решения о публикации или отклонении рукописи, не прочитав ни единой страницы. И чаще такой вердикт оказывался более здравым и взвешенным. Власть букв лукава, считала она.

Если вдуматься, что стоило ей напечатать книгу «её Гошеньки»? Немногим больше, чем не печатать её. Финансовые затраты незначительны. Но на передний план выходили совершенно другие, куда более существенные аргументы и причины. Во-первых, Орлова не могла допустить, чтобы её профессионализм поддался чувствам и эмоциям. Да, пусть автор ей небезразличен, но всё это не должно касаться работы. Она трепещет от Горенова-мужчины, а не от Горенова-писателя. Первый – не такой как все, но второй-то, положа руку на сердце, самый обыкновенный, ничем не выдающийся. Альковные истории должны оставаться в альковах. Правда, никакого романтического сюжета у них пока не было… И вот тут-то наступало убийственное «во-вторых»… Действительно, она без труда могла напечатать эту книгу. А ему что мешает ответить на её чувства? Так сложно? Ведь она не просит ни верности, ни денег, ни ухаживаний. Не требует совместной жизни и других формальных пустяков… Она лишь предлагает ему себя! Она – не обуза, не бремя, но чистый и бескорыстный дар! А человек, отвергающий дар, достоин только порицания!

Люма была зла, но пришла сюда, движимая именно чувством вины… и страхом. Вины за излишне нервозное и откровенное поведение. Человек, относящийся к себе так серьёзно, как она, не мог допустить даже мысли о снисходительной, полной жалости насмешке в свой адрес. Но ещё её привела боязнь потерять Георгия навсегда. Орловой было необходимо убедиться, что между ними сохраняется какая-то, хоть сугубо профессиональная, но связь. Что некие, пусть исключительно коммерческие, планы на будущее объединяют их до сих пор. Однако, кроме того, в этом визите Люма видела возможность совершить ещё одну попытку. И именно здесь таилась главная причина.

– А мы тут с Людмилой Марковной о тебе разговариваем, – таинственно заметила хихикающая Лена.

– …Макаровной, – поправил Горенов. – Вы уже познакомились?

– Людой, – ещё раз поправила Орлова. – Да, Гошенька. Пока ты спал, Леночка пустила меня. У вас тут рыба пропадала, и я решила суп сварить. Такая красивая рыба…

– Да не стоило… Ленка всё равно есть не будет…

– У тебя же гастрит! Я пюре с котлетами принесла, его и Леночка поест, если захочет, правда?

– Да, Сом, хорошо ты устроился… – ехидно заметила дочь.

– А кашу ты не варила?

– Варила, но она остыла давно. Уже час дня, между прочим. Ты кашу будешь?

Люма смотрела на него как-то по-новому. Слишком беззащитно и трогательно, потому отказаться от ухи было невозможно.

Многие женщины отмечали, что есть Горенов умел очень хорошо. Несмотря на подтянутость, он поглощал любую пищу с неизменным аппетитом, естественной благодарностью и приятными для старательной хозяйки аккомпанирующими физиологическими звуками. Эту науку он факультативно освоил в Ростовском мореходном училище.