Плследний из Мологи. Жизнеописание архимандрита Павлв (Груздева)

Всё со временем проходит:
горе, счастье пролетит…
К разрушению всё стремится —
кто сей доли избежит?
Кедр высокий с облаками
наравне вчера стоял.
Ныне вниз лежит ветвями,
бурный ветр его сломал.
Так, увы, и нас подломит,
может быть, внезапно, смерть,
В глубине земли схоронят
наше тело, нашу персть.
И цветочек тот прекрасный
рощу кедров украшал,
Ветер дунул вдруг ненастный,
и цветочек тот завял.
Так, друзья, и мы завянем,
скоро век наш пробежит.
Расцветать мы перестанем,
когда дух наш улетит.
Здесь гуляя, гость любезный,
между кедров и цветов,
помни рок свой неизбежный,
берегися от грехов!
И почаще ты молися
здесь, в обители святой,
благо делать не ленися,
и обрящешь ты покой.
Ждет тебя страна иная,
счастье вечно там живет.
Там на небе благо рая
твое сердце обретет!

«День трудись, а ночь молись», — наставлял о. Павел монашествующих. Послушница из Толги вспоминает: «Сестры подходят к батюшке, одна просит о том помолиться, другая еще о чем-то… А я не знаю, о чем просить. У меня было послушание на коровнике. Мне кто-то из сестер и говорит: «Попроси: батюшка, помолись за коровниц!» Я, что сказали, то и повторяю:

— Батюшка, помолитесь за коровниц…

Как он обнял меня! Что и говорил, не помню…»

Такое простосердечие всегда как-то очень трогало о. Павла. Хотя бывали и курьезы. В одном из монастырей послушание привратницы выполняла очень хорошая добрая монахиня. И вот как-то раз приезжают высокопоставленные гости, спрашивают:

— Где найти матушку игумению?

— А матушка в отъезде за границей, ей должны делать операцию.

— Какую? — интересуются гости.

— Кесарево сечение, — отвечает монахиня.

Гости в шоке. А монахине откуда знать? Где-то она услышала «красивое выражение», ей и запало на память — «кесарево»! — а что это такое — ей и невдомек. Так и оконфузила в простоте сердца и себя, и матушку игумению.

«Дурак за дуру помолится, дура за дурака поклон положит», — сказал на исповеди отец Павел этой монахине, приехавшей к нему в Верхне-Никульское.

Много их приезжало — исповедаться, причаститься, попросить совета. Иногда и без всяких слов получали хороший духовный урок.

«Как-то две монахини приехали в Никульское под самый Новый год 31 декабря, — рассказывает батюшкин воспитанник. — Ну, естественно, что-то поделали, помогли нам по хозяйству. А на следующий день соседка Настя пригласила нас в гости. Мы захватили бутылочку, а там уже полный стол — мясо, котлеты, рыба всякая разная. Приходим и начинаем есть. Рождественский пост. Эти две монахини сидят — как в рот воды набрали. Такими глазами смотрят на нас! Так ничего и не поняли».

«Сумасшедший грех, когда придешь в гости и будешь из себя святошу строить», — поясняет мой собеседник.

В отношении поста батюшка держал неизменную позицию: пост должен быть прежде всего духовным. Будь внимательнее к себе и к ближнему своему, остерегайся кого-нибудь невзначай обидеть, не причиняй зла — «не ешь людей», как говорил батюшка.

«Берегись измерять пост простым воздержанием от пищи, — записано в батюшкиных тетрадях. — Те, которые воздерживаются от пищи, а ведут себя дурно, уподобляются диаволу, который хотя ничего не ест, однако же не перестает грешить».

Архимандрит Павел очень высоко ценил истинную монашескую глубокую внутреннюю жизнь. «Молитвами иноков Господь содержит сей мир». Но если увидит в человеке духовного сана лицемерие — то держись! Тут уж скажет не в бровь, а в глаз: «Говно от черной курицы».

Насквозь видел то «коварство», о котором пророчески предупреждал схиархимандрит Лаврентий Черниговский: «Настанет время, храмы будут ремонтировать…»

«Берегитесь показного делания!» — остерегают старцы. — 118 монастырей открылось, а без монахов, — слушаю я запись беседы архимандрита Павла с приехавшими к нему в Верхне-Никульское валаамскими монахами.

Разговор идет серьезный — почему не те люди в священники идут?

Батюшка отвечает просто:

— Не ради Исуса, ради хлеба куса.

Служителем Церкви стало быть выгодно, почетно. Но что делать истинным монахам, взыскующим Христа? Куда им податься? Куда бежать из восстанавливающихся обителей, где «всё как в миру?»