Плследний из Мологи. Жизнеописание архимандрита Павлв (Груздева)

— Батюшка, думаю, где бы дом купить в лесничестве, в глуши.

— Не бери. Сожгут, — отвечает старец. — Соловецкий Вениамин купил дом в глуши — и его убили, и келейника.

Да, податься некуда, и хорошо, что рядом есть еще родное батюшкино плечо. Батюшка и утешит, и вразумит, и песенку споет из той затопленной монастырской жизни, что покоится здесь неподалеку на дне рукотворного Рыбинского моря…

Даже не песенка, а настоящий Акафист великому монашескому угоднику Самовару:

Радуйся, крепким чаем, в тебе вскипяченным,
монашеские сердца увеселяющий!
Радуйся, на покупку того чая
монашеские карманы облегчающий!
Радуйся, самоварче-варче,
монашеский угодниче!
(припев поется дважды)
Чаю монах напьется,
в постелю заберется
и благ, будет вопить: «Аллилуйя!»

И как на крыльях, возвращается монах в свою обитель, и крест монашеский ему не в скорбь, а в радость.

Не бойся тернии креста,
не говори: темна дорога!
Поверь, что крестный путь Христа —
награда высшая у Бога.
Сгибаясь низко под крестом,
не омрачай души сомненьем,
но горячо молись о том,
чтоб крест твой был тебе спасеньем.

«Отец Павел был очень строг к ношению монахами парамана, — вспоминает его духовный сын. — Параман — это часть нательной монашеской одежды: спереди — крест деревянный с двумя отверстиями, называется параманальный крестик, от него веревочка туда и сюда — лентами такими, эти ленты сходятся за спиной и там такой плат, на котором изображены орудия казни Христа — крест, копие, лжица, чаша даже бывает. И надпись по-старославянски: «Аз язвы Господа моего на теле моем ношу». Каждый монах должен носить параман. И, бывало, кто приедет к батюшке:

— Ты монах?

— Монах.

Он так рукой потрогает спину:

— А параман здесь?

Если ему говорят в ответ: «Да нет, батюшка, он у меня там, в сумке…»

— Ну какой же ты монах, если параман не носишь!»

Да, батюшка был великий знаток монастырской жизни, часто повторял: «Я светской жизни совсем не знаю — праздники там, гулянки… Монастырску жизнь знаю всю!»

«Чадо ты мое сопливое», — с огромной отцовской лаской обращался батюшка к молодым монахам. И самой большой радостью было для него увидеть в человеке истинного инока — неважно, принял он постриг или еще нет.

Однажды приехал к старцу молодой священник из Татарии, недавно рукоположенный иерей Андрей. И когда подходил он под благословение к батюшке, тот вдруг спрашивает:

— Иерей Андрей?

И так обрадовался необыкновенно.

— Женатый?

— Нет, батюшка, неженатый.

— Неженатый? Ох, какой же ты молодец!

И еще раз: «Молодец!»

И мягко так, по-отечески, называет его запросто: Андрей, Андрюша.

— Ну, монах! Ты монах, только монах!

Несколько раз повторил: «Монах, монах, монах!»

— Как же мы тебя назовем?

Задумался и вдруг:

— О! Антоний!

И запел тропарь преподобному Антонию Римлянину. Наизусть пропел весь тропарь и говорит:

— Запомни! Третьего августа!

«Потом, когда совершился постриг, брату моему действительно дано было имя Антоний, — вспоминает двоюродная сестра иерея Андрея, присутствовавшая при этой встрече. — Причем постриг откладывался два раза по независимым от о. Андрея обстоятельствам и совершился только на третий раз, а именно 3 августа по старому стилю (16-го по новому), в день памяти преподобного Антония Римлянина. Имя присваивал архиепископ Татарский Анастасий. Имя монаха составляется из первых букв мирского имени, был еще вариант Анатолий, но дали Антоний.

Во время разговора батюшка всё время держал о. Андрея за руку — очень долго, как отец сына. И вдруг начал петь какие-то скороговорки, частушки, совершенно непонятные, что-то про птиц. Потом говорит:

— Поехали со мной в Ростов!

Как раз из Спасо-Яковлевского монастыря гости были.

И так стал его звать, но брат мой растерялся. А тетушка дала отцу Павлу денежку в руку:

— Это вам на дорогу.

Отец Павел очень восторженно отозвался, что Андрей неженатый и будет монахом и стал благодарить тетушку за сына:

— Спасибо, спасибо тебе за сына. Ты береги его.

Она расчувствовалась, расплакалась. Эта встреча словно была посвящена моему брату. Люди стояли рядом и наблюдали, но он общался только с ним». Батюшка был для всех истинно отец родной, но для монахов — особенно. Мог обласкать, а мог отругать при всех, обличить, если это надо. Соберется, бывало, духовенство за праздничной трапезой и давай, как в басне Крылова: «Кукушка хвалит петуха…»

Однажды выслушал батюшка длинную хвалебную речь в свою честь, потом и говорит «оратору»:

— Ты скажешь, как в лужу пернешь.

Все от хохота упали.

«Не тот друг, кто медом мажет, — повторял батюшка, — а тот, кто правду скажет». И еще приговаривал: