По берегам Каспия. От Апшерона до Терека (с 25 фотографиями и картой)

Над бурой прошлогодней травой спускается стайка чибисов.

Дальше коричневая степь, за ней черные горы с блестящими пятнами снега. За ними вершины, белые, как облака, а за горами облака, белые, как вершины.

До берега километра три, а я уже вижу высоко поднявшийся Каспий.

Иду мимо землянок — «казма», около которых движутся зимовники-горцы.

Скот еще на равнине, но скоро от жары и комаров его опять погонят в горы на свежий корм. Около землянок распахана земля, и несколько человек что-то делают, пригибаясь к земле. Два горца чинят забор вокруг загонного двора.

Чувствуется, что кочевой быт уступает, и, связавшись с землей, человек начинает жить оседлой жизнью.

Навстречу мне тихо, нога за ногу, везут телегу рогатые быки. На телеге сидит горец, а рядом с ним в тюбетейке черноглазый мальчик с длинным прутом в руках.

— Тут по дороге собак не видно? — спрашиваю я.

Горец молча мотает головой направо и налево.

Я смело иду дальше.

Внезапно налетает ветер. Слышно, как ревет накат. Я подхожу к гребню прибрежных дюн и вижу, что люди на берегу бегают, как потревоженные муравьи, что-то кричат и машут руками. Громадные валы, обгоняя друг друга, бросаются на берег, волна не успевает разбежаться по песку, как на нее падают все новые и новые белые хлопья. Ураган с севера рвет и сметает с гребней белые верхушки. Шумит прибой. Нет сил итти вперед.

Там, где рождаются пенистые валы, мелькает черным пятном неводник. На нем люди. Двенадцать-пятнадцать человек, которые завозили невод в море.

Видно, как часто мелькают весла, но шторм, повернувший вдоль берега, мешает грести.

Толпа на берегу шумит. Слышны отдельные крики:

— Веревку давай, канат!

Кто-то бежит к лабазу и обратно. Вот уже ясно видны люди в неводнике.

На корме без шапки стоят двое; середина неводника пуста, — невод успели выкинуть в море, — а в веслах, сбившись попарно, чернеют двенадцать папах.

Подхватила волна, и лодку подняло. Вот она — вся наружи! Дно, длинное рулевое весло. В толпе ни звука.

И вдруг… — ррр-аз!

Неводника нет. Закрыв его, скачут водяные горы.

— У-у-у! — проносится ропот.

Снова показывается неводник. С него слышны крики.

В ответ раздается ненужный рев голосов.

Лодка приближается к берегу. Кажется, еще немного, — и люди будут здесь. Но навстречу несется шторм, и нет сил взмахами весел прибиться к берегу. С лодки бросают весло с привязанным канатом.

Миг, и волна уносит его под корму. Вон оно бьется, как попавшая на крючок рыбина.

Снова под’ем волны и удар неводника о жесткое дно.

— Разобьет! — вырываются крики.

Рабочие то разбегаются, то снова сходятся в кучу. Пытаются войти в воду с протянутым на шесте канатом, но набегающие валы сбивают с ног. Кого-то подхватили и успели оттащить дальше на берег.

Рулевой повернул неводник, и видно, как в распахнутых, мокрых полушубках весельщики напрягают последние силы в борьбе с волнами и ветром.

Какой-то безумец бросается в — воду и, крикнув, падает на берег, сброшенный ударом волны.

Шторм ревет.

Вдруг весельщики бросают весла и их искаженные лица смотрят на нас, а шеи и руки вытягиваются нам навстречу.

— Аа… Аа!.. — на секунду режет воздух, и новый вал заливает лодку, людей, крики.

Напряженная мысль: покажется или нет?

Показался! Не крики мольбы, а рев ярости несся с лодки. Мы стояли, не двигаясь с места, не переводя глаз, едва дыша.

— Якорь! — зазвенело в воздухе.

И в то же мгновение что-то мелькнуло с неводника.

На руль навалились двое, от носа в глубь моря метнули якорь.

Неводник стал поперек ветра, и через минуту вместе с людьми его выкинуло на руки стоявшей на берегу толпы.

Весна в этому году запоздала. Погода все время холодная, постоянно дует сильный ветер, то с севера — норд, то с юго-востока — зюйд-ост.

… Невод путается, неправильно сплывает…

Невода, по выражению Михала Михалыча, «цедят воду". «Народ» — горцы, которые должны тянуть невода, выбирать из мотни[10] селедку, ходят без дела.

Рыбы нет даже «на котел», то-есть для еды.

Вот и сегодня закинули второй раз невод, но ветер сбивает к берегу, невод путается, неправильно сплывает, и слышно, как с досадой ворчит «береговой» — «распорядитель тяги.

— Чорт дери! Того и гляди невод на камни посадишь, — он чешет под папахой, — и когда это тепло будет?

Один конец невода — «пятной» — лежит на берегу, его держат два лезгина. Они растянулись на песке.

Веревка, идущая к другому концу невода — «бежному», — тоже на берегу, и невод в море имеет форму дуги.

Но дуга под напором ветра меняет форму, и невод начинает «складываться», то есть одна его часть прижимается к другой.

Этого нельзя допустить, и «береговой» машет шапкой и кричит горцам, чтобы те быстрее тянули аркан. Во время тяги горцы не поют в такт работе, как это делают калмыки на астраханских тонях. Может быть, нет у них таких песен (недавно ли сравнительно они стали работать на рыбных промыслах), а может быть, разноплеменность мешает, — но общей песни, облегчающей работу, нет.

Какой же выход? Ведь вытащить невод длиною в две тысячи метров на берег — это не шутка!