По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения

В отношении этого захватывающего рассказа заметим также, что в посвященной ему критической литературе зачастую не обращается должного внимания на то обстоятельство, что бо́льшая часть цитат в тексте По дается на французском языке; при этом упускается из виду и та деталь, что По не стал переводить эпиграф из Лабрюйера, зато сразу дал перевод немецкоязычной формулы «Es lässt sich nicht lesen», которая обрамляет рассказ. Возможно, именно изобилие французских цитат[300] и отсутствие их перевода подтверждают, что, с одной стороны, По хотел вписать свой текст в традицию портрета не только живописного, но также литературного, восходящую в этом плане именно к Лабрюйеру, одному из основоположников жанра литературного портрета. С другой стороны, важно, что эпиграф, оставшийся непереведенным, словно бы предназначает весь рассказ не только американскому, но и французскому читателю. Можно полагать также, что По думал, что его читатель должен принадлежать к избранному кругу образованных словесников; в этом случае следует признать, что задумка По, если она действительно имела место, была гениальной, ибо своего идеального читателя он нашел именно во французе и католике: ведь это Бодлер сделал из По первого признанного в Европе писателя Америки, а последняя, в свою очередь, оказалась неспособной его признать.

Подчеркнем также, что в критике уже обращалось внимание на немецкую фразу в этом рассказе, и, в частности, было отмечено, что По не впервые употребил эту формулу и ее перевод на родной язык: «Она не позволяет себя прочесть» – «It does not permit itself to be read». В самом деле, в 1849 г. По уже использовал это высказывание, выделив курсивом слово «permit». Это было сделано в статье о Корнелиусе Мэтьюсе (1817 – 1889), американском писателе, который пытался быть собственно американским писателем, выдвинув на первый план новый стиль, призванный отражать американскую идентичность, что для По было недопустимо и что предопределило его негативное суждение о Мэтьюсе – для него книги этого автора «не позволяли себя читать»[301]. Действительно, для По было немыслимо то, что можно полюбить глупую книгу по той простой причине, что глупость эта – американская. Иными словами, По вновь обнаруживает нетерпимость в отношении к тому, что он воспринимает как тотальное отсутствие гения в Америке.

Более того, можно заметить, что в критике не обращалось должного внимания на возможную связь этой формулы на немецком, переведенной По в «Человеке толпы» и в критической статье о Мэтьюсе, с самой немецкостью и протестантизмом; словом, речь может идти о неприемлемых для него связях американской литературы и американской идентичности с германским протестантским духом. Действительно, в этом рассказе По не ограничился использованием немецкой формулы, в которой указывалось на невозможность или даже непозволительность читать иные книги, в том числе по причине глупостей, в них содержащихся. В тексте упоминается также Мориц Ретц (1779 – 1857) – немецкий художник, автор иллюстраций к «Фаусту» Гёте. Рассказчик, пораженный зловещим и причудливым видом старика, вызвавшим в его мыслях «представления об осторожности, обширном уме, нищете, скряжничестве, хладнокровии, злобности, кровожадности, злорадстве, веселости, крайнем ужасе»[302], сразу думает, что Ретц, случись ему увидеть этого дьявола во плоти, «предпочел бы его своим собственным воплощениям врага рода человеческого». Более того, По заканчивает рассказ отсылкой к еще одной немецкой книге: «Худшее сердце на свете – книга, более гнусная, нежели “Hortulus Animae”, и, быть может, лишь одно из знамений великого милосердия божия – то, что “Es lässt sich nicht lesen”». Не суть важно, что упомянутая книга не содержала ничего «гнусного», важно, что немецкий язык связывается здесь с сокровенной преступностью человека толпы, с темным сердцем современного человека, снующего среди демократических толп.