По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения

Что можно было бы сказать об этом неприятии, которое выказывает По в отношении германского духа? Не приходится сомневаться, что оно вызвано тем обстоятельством, что американская критика его времени усматривала в готических элементах его собственных рассказов преувеличенное немецкое влияние[303]. Эти упреки не могли его не раздражать, тем более что он сам утверждал, что «ужас идет не из Германии, а из души»[304]. Иными словами, По снова дает понять плохим читателям, каковыми были его сограждане-американцы, что его рассказы не воспроизводили готику механически, что в силу строгого метода они были вписаны в ломаную линию определенной классической традиции, что они были исполнены общими местами всемирной литературы, вбирая в себя, в частности, такой топос европейской словесности, как священный ужас, который может охватить человеческую душу[305]. Разумеется, фраза Лабрюйера, избранная По в качестве эпиграфа, была значима для него не только как выражение определенного душевного недуга лишенного Бога человека, но и как отсылка к традиции французских моралистов эпохи классицизма. Отсюда же упоминание книги «Сад души» – ведь в ней речь идет о душе и ее спасении.

Мне бы хотелось использовать этот молитвослов, каковым был «Hortulus Animae», как связующее звено для перехода к Бодлеру, которому По и литературная Америка стольким обязаны. Неизвестно, читали ли По и Бодлер этот томик «Сада души» in octavio, напечатанный Джоном Груннингером в 1500 г., как уточнял сам По во втором издании своего рассказа. Однако и одному и другому была хорошо известна книга Исаака Дизраэли (1768 – 1848) «Достопримечательности литературы», которая была издана в 1791 г. и почти сразу приобрела славу классического сочинения английской литературы; книга неоднократно переиздавалась и была переведена в XIX веке на многие европейские языки, в том числе на французский. В своем сочинении Дизраэли – который, очевидно, был ярым пуританином или по меньшей мере выступал под маской пуританина – представил детальное описание тех иллюстраций, что фигурировали в молитвослове «Hortulus Animae», появившемся до Реформации. Согласно ультрапуританскому прочтению Дизраэли, «Сад души», происходивший из еще не обратившейся в протестантизм Германии, вместо того чтобы благоухать цветами целомудрия и благопристойности, призванными доставить удовольствие набожной душе, был усеян цветами ядовитыми, что, конечно, не могло не затронуть поэтического воображения По и Бодлера; последний вполне был способен ощутить в этих толкованиях тлетворный аромат «Цветов Зла». Действительно, на иллюстрациях молитвослова можно было видеть святых в окружении обнаженных девственниц, Давида, наблюдающего за купающейся Вирсавией под благосклонным взглядом Купидона, который, будучи уверенным в победе Давида, держит свой лук, улыбаясь лукавой улыбкой победителя[306]. Таким образом, можно думать, что По соотносил сердце человека толпы не с самими иллюстрациями из «Hortulus Animae», но с пуританским толкованием образов, предложенным протестантом Дизраэли. По, живший в эпоху протестантских молитвословов, лишившихся с Реформацией иллюстраций, не мог остаться равнодушным к эффекту, произведенному этой пуританской борьбой с образами на человека толпы, зараженного духовными болезнями наций – Англии, Америки, Германии, – впадавших со времен раскола в сплин или скуку. Бодлер, со своей стороны, живший в мире, не лишенном своих «маяков», был весьма восприимчив к тому, что они оказались под угрозой исчезновения с появлением буржуазии, не желающей видеть ничего, кроме собственного образа и подобия, что и было обеспечено новым medium – фотографией. Словом, Бодлер должен был быть благодарен По за открытые им эстетические достопримечательности и цветы современного зла, семенами которых он усеивал свои размышления о «маяках» и о давнем «Споре Древних и Новых» об образах и изображениях.